«Оставляю на волю вступать и не вступать въ супружество тому изъ Художниковъ, которой черезъ мѣсяцъ сдѣлаетъ фарфоровую вазу превосходнѣе всѣхъ, находящихся въ Берлинской мануфактурѣ; позволяю ему возвратиться въ отечество, естьли захочетъ, и даю ему въ награду пять сотъ ефимковъ, естьли согласится остаться въ Берлинѣ. Имя его будетъ написано на вазъ, которая, въ честь Художника, получитъ наименованіе Прусской.»
Софія, прочитавъ этотъ отвѣтъ, какъ будто возродилась: она почувствовала въ себѣ и прежнее дарованіе и новую силу дѣйствовать. Но ей надлежало побѣдить многихъ соперниковъ: награда, обѣщанная Фридрихомъ, привела всѣ головы въ движеніе: одни ласкали себя надеждою возвратить свободу; нѣкоторыхъ прельщали пять сотъ ефимковъ, и всѣ вообще были воспламеняемы благороднымъ желаніемъ увидѣть имя свое на Прусской вазѣ. Но всѣ сіи побудительныя причины были ничто въ сравненіи съ тѣми чувствами, которыми животворилось дарованіе Софіи: она восхищала себя надеждою увидѣть все, милое для ея сердца, надеждою возвратишься въ отечество, надеждою соединенія съ любезными! Всѣ Художники почли за необходимое совѣтоваться съ тѣми людьми, которые признавались лучшими судіями вкуса въ Берлинѣ; Софія показала рисунокъ свой Графинъ Ланицкой, которой замѣчанія были для нее весьма полезны. Наконецъ рѣшительный день наступилъ: вазы привезены въ Санъ-Суси, и выставлены по приказанію Короля въ картинной Галлереѣ. Фридрихъ, кончивъ заниматься государственными дѣлами, приходитъ въ Галлерею со множествомъ чиновниковъ, въ числѣ которыхъ находился и Ланицкій; долго въ молчаніи разсматриваетъ вазы, наконецъ, указавши на одну, говоритъ: вотъ Прусская ваза! — Это Софіина! воскликнулъ Латшцкій, и опрометью побѣжалъ изъ Галлереи, желая первый обрадовать любезную Художницу, которая въ то время находилась въ домъ его матери вмѣстѣ съ своимъ женихомъ, и въ страшномъ безпокойствѣ ожидала рѣшенія своей участи. Пламенные, восхищенные взоры Ланицкаго издали еще возвѣстили ей щастіе. Задыхаясь отъ усталости, вбѣжалъ онъ въ комнату Графини, сложилъ руки любовниковъ, и могъ только произнести одно слово: свобода! вы щастливы!
Король приказалъ, чтобъ Софія на другой же день вышла замужъ за своего жениха и тотчасъ поѣхала въ Саксонію. Щастливая чета прощалась уже съ Графинею и сыномъ ея — какъ вдругъ множество голосовъ послышались въ переднихъ комнатахъ; на лѣсницѣ сдѣлался страшный стукъ, какъ будто произходила ссора между служителями дома и другими людьми, которые хотѣли ворваться въ него насильно. Ланицкій вышелъ, желая узнать причину шума. Сѣни наполнены были солдатами; Офицеръ всходилъ на лѣсницу — Вы ли молодой Графъ Ланицкій? спросилъ онъ, приближась съ учтивостію къ Графу. — «Я, милостивый государь! Что вамъ угодно? и для чего безпокоите матушку такимъ шумнымъ приходомъ?» — Извините; я исполняю повелѣніе Короля. Не здѣсь ли, позвольте спросишь, Софія Мансфильдъ? — «Здѣсь; но какое имѣете до нее дѣло?» — Я долженъ отправить ее сію же минуту въ Саксонію, а васъ, государь мой, арестовать. Прошу покорно отдать мнѣ вашу шпагу! — Ланицкій изумился, не постигая, какимъ преступленіемъ навлекъ на себя Королевскій гнѣвъ. Ни что не было извѣстно Офицеру; онъ только имѣлъ приказаніе отправить Софію въ Мейссенъ, а Ланицкаго немедленно отвести въ крѣпость Шпандау, государственную темницу. — Хочу, непремѣнно хочу узнать прежде свое преступленіе! повторялъ Ланицкій, будучи внѣ себя отъ досады; но присутствіе матери укротило его пылкость: онъ отдалъ свою шпагу. «Августъ! сказала Графиня, смотря на него съ нѣжною довѣренностію: ты невиненъ, я въ этомъ не сомнѣваюсь; правосудіе Короля успокоиваетъ мое сердце!» Ихъ разлучили.