Примерно с полчаса спустя, я почти закончил путь вокруг друга. И вот именно тогда я увидел первый признак чего-то неестественного. Маленький клочок желтого, на пол пути к верхушке, среди темно-зеленой листвы.
— Ларкин. Ты чувствуешь ветвь, которую я сейчас касаюсь? Есть там что-нибудь... не такое? — спросил я, толкая ветвь шестом.
— Да, — ответил мой друг. — Я ощущаю некоторое... напряжение. А что? Там что-то не так?
— Это хлороз.
— Что такое хлороз?
— Когда листья желтеют, от... различных причин.
— Так. Хлороз значит... — прошелестел Ларкин. — Это серьезно?
— Точно не знаю. Выглядит не настолько плохо, как было пару лет назад, при заражении омелой, — заверил я. — Но отсюда я не смогу определить, чем вызвано отмирание листьев, а потому я собираюсь обрезать ветвь.
— Ампутировать мою ветвь.
— Обрезать, не ампутировать, — сказал я, опять залезая в мешок и доставая инструмент, который совершенно не собирался сегодня использовать. Не собирался... а, да ладно, кому я лгу? Самому себе? Я знал, что его, возможно, придется применить, ведь я садовник и ухаживать за деревьями — моя специальность. Небольшой пружинный резак, специально приспособленный для установки на конце шеста и приводимый в действие длинной бечевой.
— Это специальный резак для обрезки веток у деревьев, Ларкин. А ты именно дерево.
— Я предлагаю тебе пойти в библиотеку, попросить у Фокса словарь и найти слово «ампутировать». И я не хочу, чтобы ты ходил и обрезал мне конечности только потому, что они выглядят забавными! Скажи мне, ты уверен, что там что-то серьезно не так с этой веткой? Тогда я, возможно, позволю тебе продолжить. А до тех пор я не согласен.
— Ты боишься боли?
— Ты прекрасно знаешь, что я больше не чувствую боли, — ответил Ларкин. — Самое большее, что я чувствую... самое близкое к человеческому, это ощущение давления.
— Тогда почему ты не хочешь, чтобы я убрал ветку?
— Потому, что я устал от того, что ко мне относятся как к какому-то... дереву! Я был и остаюсь человеком! Даже будучи всего лишь бестелесным духом! Ты знаешь как у меня мало друзей? Кроме тебя лишь совсем немногие останавливаются, чтобы поговорить со мной. Даже те, кого я знал много лет, теперь избегают меня! Люди пробегают мимо... хоть бы «привет» или «добрый день», но ведь нет же! А я... я торчу тут... они даже не замечают, что этот маленький двор — мой дом, мой мир... да вся моя жизнь! Меня не видят, как будто я какая-то часть пейзажа! Не живое существо, а так, деталь обстановки, украшение, лутина им в суп!
— Ларкин, все это безусловно печально, но каким боком оно касается моего желания обрезать больную ветвь?
— Всеми боками! Если бы я был человеком, ты отрезал бы мне руку или ногу, лишь увидев на них необычный след? Не думаю! Почему же у меня не так? Разве ты не можешь попытаться определить причину болезни до удаления ветки?
— Потому, — ответил я, тщательно подбирая слова, — что ты дерево. Будь ты по-прежнему человеком или даже животным, то тобой занимался бы другой, куда более осведомленный чем я. Но хочу я того или нет, а ты сейчас дерево, и ни Коу, ни его медсестры ничем тебе не помогут. Кроме того, и это очень важно! Хлороз может быть вызван массой причин, друг мой. От полнейшей ерунды, вроде надломленной ветром ветки, до коварнейшей сердцевинной гнили. И если это действительно сердцевинная гниль, да не дай светлые боги, она расползется дальше! Тут уже удалением веточки длиной в локоть и толщиной в палец не обойтись! Тут нужно будет удалять ветви, а то и часть ствола! Пойми, лучше обрезать маленькую ветку сейчас, чем...
Я ждал, когда Ларкин обдумает мои слова. Я знал его довольно давно, и ни разу не видел, чтобы он принял поспешное или скоропалительное решение. Ожидая, я потихоньку начал убирать инструменты в мешок. Единственная вещь, которую я пропустил — шест, с закрепленным на конце резаком, так и остался лежать на камнях, ожидая решения моего друга.
— Делай, — наконец вымолвил он.
— Уверен?
— Да. Глупостью было отказываться. Ты говоришь, что ветку нужно обрезать, я тебе верю, так что сделай это, — торопливо подтвердил Ларкин.
— Отлично!
Я тут же поднял шест и сжав двумя руками, провел острие резака сквозь крону. Немного подвигав, попал разведенными лезвиями на основание пожелтевшей ветки и третьей рукой потянул шнур. Тут же быстрый поворот конца шеста — оттолкнуть отрезанную ветвь от дерева, чтобы не задеть ею других веток.
— Готово. Не так уж и плохо, правда? — сказал я, поднимая ветку.
— Н-не знаю... — неуверенно прошелестел Ларкин. — Что дальше?
— Ну, сейчас я пойду в лабораторию, поищу причины хлороза. Если найду что-нибудь серьезное, то... будем думать. Если же нет, то просто буду заходить к тебе почаще и посматривать, нет ли чего еще. Заодно побеседуем о других твоих проблемах.
Не получив ответа, я покинул Ларкина, оставив его наедине с молчаливыми размышлениями, а сам вернулся в один из внутренних садов, к своему рабочему столу. Разложил инструменты, повесил мешок на его обычное место, на колышке в углу. Потом распахнул один из шкафов с полками.
Там я хранил заметки о здоровье Ларкина и образцы, собранные с его древесного тела за эти годы. Ящички содержали шишки, обломки веток, иголки, куски коры — все, что я мог подобрать упавшего. Был даже тоненький керн — высверленный специальным пустотелым сверлом сквозной образец его древесины. Тот единственный раз, когда Ларкин позволил отрезать от него что-то не в медицинских целях. Когда-то еще в самом начале, я потратил уйму времени, изучая эти образцы, сравнивая их с другими, с образцами, взятыми с деревьев самой обычной лиственницы, в поисках... чего? Я и сам не знаю. Чего-то. Отличия. Но тщетно. Не будь каждый образец тщательнейшим образом помечен, я никогда не смог бы отличить их.
Теперь же мое внимание привлекла закрепленная в держателях плотная карточка из толстого, дорогого, но зато стойкого и к воде, и к свету картона. Когда-то давно, когда я только-только начинал собирать эту коллекцию, я написал на ней... да, написал. Вывел остро отточенной сланцевой палочкой имя Ларкина и короткое описание: «Лиственница/человек — гибрид».
Что ж... теперь же, взяв новую, точно так же остро отточенную палочку, я аккуратно вычеркнул старое описание и вывел новое: «Человек/лиственница — гибрид».
Велика ли разница? Не знаю. Может быть и нет. Но всем сердцем я чувствовал, что для моего друга эта разница может означать очень многое, если не все. Ведь, в начале было слово, не так ли?
Перевод — Redgerra, Дремлющий.
Литературная правка — Дремлющий.
Забытое королевство
Якоб Фокс
— Уходи из этого проклятого места... забудь путь сюда... забудь само наше существование! — не имея сил говорить, умирающий едва слышно хрипел.
Старый рыцарь, даже умирая, прижимал к груди меч, как ребенок прижимает любимую игрушку. Легочная гнойная лихорадка, так эту болезнь называли целители, пока были живы. Болезнь поразила остров, как пожар. Люди буквально сгорали. Два, реже три дня с жаром, судорогами, жутким кашлем... все. И вот сейчас, старый Уилл буквально таял на глазах, как свеча в камине. А я... я смотрел на последнего из великих защитников короны. И ничего не мог поделать. Смотрел как борется он за каждый вдох, как выкашливает сначала гной, потом гной с кровью, потом гной с кровью и жуткого вида розовыми комками... Вытирал ему пот на лице, подавал воды, слушал горячечный шепот умирающего воина. Последнего из великих. И предпоследнего жителя острова.