— Ты здесь? — хрипел умирающий. — Возьми меня за руку... я ничего не вижу... — какое-то время он прикрыв глаза, заставлял себя сделать новый вдох. Потом открыл глаза, толкнул дрожащей ладонью меч в мою руку и прошептал: — Найди себе новый дом, найди, и защищай до последнего вдоха. Обещаешь?
— Обещаю.
С тем он и умер.
Что ж... — мысленно вздохнул я, — прощай старый рыцарь. Ты никогда не нравился мне, но все же, не настолько, чтобы желать тебе смерти. Я запомню твое учение, и не забуду последних слов. Ты был жестким, пожалуй даже жестоким учителем, но у твоей жестокости всегда была цель. Ты сделал меня сильным. Ты сделал меня бойцом. И теперь, оставшись последним, пережив всех — семью, друзей, наставника, короля и королеву я...
Я вдруг понял, что не могу сдержать текущих по щекам слез.
Вот так я прощался с родным островом — со слезами текущими по щекам, с заледеневшей душой, холодом проступившей в серых глазах.
Да, такими мы когда-то были. Сероглазый, рыжеволосый народ. Были. А теперь лишь я один.
Я вгляделся в отражение на лезвии, подарке умершего рыцаря и едва смог различить блеск холодных глаз на фоне лезвия серой льдистой стали. Эвермор. Меч королей. Меч кованый бог... Холодная усмешка коснулась губ отражавшегося в лезвии сероглазого человека. Даже наедине с собой, даже в мыслях я не смею назвать кователя этого меча богом! Вот так постарались святые наставники Эли, и святые клинки Его — рыцари. Но так было! И рука, вдохнувшая жизнь в это лезвие, была рукою бога!
А Эли? А что Эли... Он пришел позже. История его церкви насчитывает века. Но история нашего народа насчитывает тысячелетия!
Насчитывала. А теперь вот... все.
— Спасибо наставник, — сказал я, вкладывая меч в изукрашенные резьбой ножны. — Он не пригодится тебе в посмертии. А мне... Кто знает?
Когда-то прекрасный, богатый, наполненный движением и весельем остров, земля фермеров и рыболов. Теперь лишь могильные камни, да вороны, остались обитателями этих благодатных земель.
Вороны... да лес. Дикие звери уже смело ходят по улицам опустевших деревень. Дикие травы захватывают еще недавно возделанные поля. Минует десяток-другой лет, и лес сомкнет ряды над обвалившимися остатками домов. Тысячелетняя история народа развеется, как туман. Будет пожрана лесом, как незахороненые остатки людей пожирают сейчас падальщики.
Я тоже взял пример с падальщиков, вцепившись в разлагающийся труп когда-то богатого королевства. Искал и присваивал полезные вещи. Золото, одежда, пища, магические амулеты... И начал со старого Уилла, моего наставника. Да он отдал мне меч, но у него было кое-что еще. Звездный кулон. Гемма. На странном сером камне выжжен профиль не менее странного, где-то даже уродливого женского лица. Крупные губы, приплюснутый, широкий нос, выдающийся вперед подбородок, мощные надбровные дуги... Кто была эта женщина? Почему бог, создавший Эвермор, пожелал создать ему сестру, увековечив женский профиль на подвеске, с цепочкой, неимоверно тонкого плетения, но и прочной, сделанной из той же льдистой стали? Ходили слухи, что гемма защищает своего носителя... Уилла от болезни, она не защитила.
Но может быть защитит от чего-нибудь меня?
Свою единственную надежду покинуть остров я связывал с лодкой, стоявшей у рыболовной пристани. Да именно лодка. Не корабль, не яхта, не фелюга, даже не рыболовный баркас. Впрочем, с ними я, в гордом, но печальном одиночестве и не справился бы. Так что, оставалось мне это маленькое суденышко, названное его владельцами Ясноглазкой. Ныне мертвые, двое молодых, смелых, но глупых и необремененных семьей рыбаков собирались плыть на восток до тех пор, пока не достигнут других земель, либо пока не обойдут вокруг света — вослед своего отца. Что ж... Теперь уже я, звеня мешочком с золотом, тяжело нагруженный вяленым и копченым мясом, дорожными лепешками и одеждой, собирался последовать его примеру.
Уже вступив на борт суденышка, проверив запас пресной воды и разместив немногочисленные пожитки, я задумался: стоит ли? Не буду ли я большим дурнем, отправившись в море, глядя в лицо неизвестности, и не лучше ли мне было бы остаться тут? В, пусть и наполненном смертью, но все же знакомом до последнего камня месте. Либо же пуститься в путь, в надежде обрести новый дом, увидеть других людей... но даже наши рыбаки, поколениями выходившие в море, никогда не уходили от острова далее двадцати миль. И ни об одном пришельце, за последние, как минимум полторы сотни лет, не доносила вездесущая молва. Последним был святой наставник Эли, прибывший на наш остров еще при пра-прадеде последнего короля, почти две сотни лет назад. И есть ли там, за пределами горизонта, живые люди? А может теми землями давным-давно завладели какие-нибудь демоны, из тех, что так красиво живописали святые наставники?
И я... решился. Отброшенная веревка... как говорили наши рыбаки «конец», несколько взмахов веслами, парус, кривовато поднятый над коротенькой мачтой.
«О Эли, прошу тебя, направь мои стопы, проясни ум, помоги сохранить в чистоте душу», — шепнул я молитву Учителю, оставляя позади скалу, выдающуюся вперед и от века защищавшую нашу гавань от волн.
Сильный ветер справно тянул мой парус, и быстро удалявшийся берег скоро... куда скорее, чем мне бы того хотелось, пропал из вида. Сначала загороженный волнами, потом окончательно исчезнувший во мраке подступившей ночи.
Ночь... Что мне была ночь? Я правил по установленному на самом носу лодки чудесному древнему прибору, компасу, так как учил меня Отто.
Эх, Отто... С детства мы были друзьями, вместе бегали по лугам и взбирались на скалы, вместе купались в теплых водах Великого океана. И пусть позже наши пути разошлись, но друзьями мы остались до самого... до конца. Именно Отто, направь Эли его душу, учил меня, как управляться с компасом и парусом, как находить путь домой в океане, уйдя за горизонт. Великими мореплавателями я считал тогда его друзей, рыбаков и ныряльщиков. И щедро делился он со мной всей морской наукой, а я с ним — воинской. Умением держать оружие, оборониться от недруга, искусству скрытности. Да только лихорадка не могла быть зарублена... или заколота. И Отто умер в числе первых.
Теперь я сидел у мачты, поправлял парус, как меня учил Отто, изредка доворачивал удерживаемый веревками руль... румпель, так кажется называли его наши моряки. Потом, так же, как когда-то делали наши рыболовы, едва начало темнеть, спустил парус и выкинул в море плавучий якорь. Всего-навсего конус из парусины с камнем и двумя поперечинами. А сам устроился на свернутом парусе. Смотреть на звезды, думать об ушедшем и невозвратимом... и спать.
Первые лучи солнца и утренний ветер совместно разбудили меня. Что ж... Постояв немного у мачты, посмотрев на море, покрытое едва заметными барашками волн, на пронзительно синее небо, на горизонт, затянутый белой пеной облаков, я продолжил ежедневную суету, именуемую жизнью. Небольшой завтрак — сухари, солонина, вода, сдобренная вином. Косой парус на мачте, компас перед глазами, руль... то есть румпель в одной руке и верный давний спутник, Эвермор под другой... Не будь за спиной воспоминаний о умерших, об опустевшем острове, о болезни, я бы сказал, что прекрасно провел время.
Время шло. Ветер все также нес лодку, море постепенно покрылось пологими холмами, обед, та же солонина, но в этот раз разогретая на походной спиртовке, те же галеты и та же вода, сдобренная вином отяжелили мой живот. Чистый воздух, мерное покачивание лодки, жаркое солнце... я и сам не заметил, как задремал.
Старый зал королевского замка гулким эхом усилил едва слышные шепотки и шорох одежды. Стражники столпами замерли пообок дорожки белого мрамора, ведущей к трону, когда Дэвид ступил на нее. Эти пятьдесят шагов, казалось растянулись в вечность. Королевские стражи, стоящие каждые два шага. Толпа, замершая за их спинами. Шепот и взгляды... Новый рыцарь идет присягать на верность трону! Смотрите, как он силен! Литой доспех, двуручный меч... Заинтересованные взгляды придворных дам, буквально жгущие Дэвиду спину. Но вот наконец подножие трона, и молодой рыцарь с грохотом падает на одно колено, гулко ударяя кулаком по груди.