После смерти дона Филипо моему прапрадеду явилось видение, в котором ему повелевалось бережно хранить эту вещь на протяжении поколений и никому ее не отдавать под страхом смерти. А если мы ее потеряем, продадим или иным способом избавимся от нее, наш род прервется, потому что все ныне живущие представители нашего рода умрут.
Так что, теперь это и честь, и проклятие рода де Сабио. И ты, милая Изабелл, храни Золотого Ягуара, и твои дети пусть хранят. Я уже стар, быть может, я никогда не увижу своих внуков, поэтому ты должна сама взять с них обещание с верностью выполнить наш семейный завет.
– Ну что ты, отец! Ты будешь жить еще долго…
– Не знаю, Изабелл. Мне уже шестьдесят, меня мучают мигрени и боли в сердце. Но я лично поклялся своему отцу перед его кончиной, что сберегу эту вещь. И перед тем, как мы с тобой покинули Старый Свет, я… Но ты не слушаешь меня, дочь моя!?
Изабелл молчала, она действительно размышляла о чем-то своем. Она думала о том, что отец уже действительно очень стар и не совсем здоров, а потому недалек тот день, когда она останется совсем одна. И еще о том, что скоро Рождество, ее любимый праздник, а она впервые встретит его на чужой земле, а быть может, и в море, по-летнему теплом и ласковом море, а не в Испании, где сейчас холодно и дожди. А порой выпадает и снег. И что заканчивается 1712-й год, и скоро ей исполнится восемнадцать лет. И что там, в Испании, осталось ее детство, а в свою взрослую жизнь она вступит в совершенно незнакомой стране.
– А как ты думаешь, – прервала, наконец, молчание Изабелл. – В Америке нам будет хорошо?
– Не знаю. Я надеюсь, мы будем жить там безбедно. Наших средств должно хватить, чтобы купить хорошую фазенду с табачной плантацией, или плантацией сахарного тростника или кофе, которая будет приносить нам приличный доход.
– Все равно. Другая страна, другие люди. Я буду долго привыкать. И скучать по Гранаде.
– Ничего. Надо надеяться, что и в Новой Гранаде тебе тоже будет неплохо.
– А помнишь, отец, ты что-то рассказывал мне про одного нашего давнего предка? Не дона Луиса де Сабио, конкистадора, а про другого…
– Про его брата, дона Филипо де Сабио, игрока, волокиту и пьяницу?
– Нет, про кого-то еще, кажется, их дядю. И твоего, наверно, прапрапрадеда. Того, который стал жертвой Святой Инквизиции.
Лицо старого гранда побледнело.
– Что с тобой, отец?
– Что-то нехорошо. Давай выйдем на палубу, хочу подышать свежим воздухом.
Изабелл помогла подняться престарелому отцу и, взяв его под руку, вместе с ним вышла на палубу. Свежий ветер трепал ее темно-каштановые, почти черные кудри и седины старого идальго. А солнце светило вовсю и жгло нещадным зноем. Чтобы защититься от его лучей, они встали у штирборта в тени грота. Изабелл, облокотившись о фальшборт, принялась вглядываться в бесконечную морскую даль. Она следила за белыми барашками волн, которые, словно соревнуясь друг с другом, бежали наперегонки рядом с кораблем.
– Изабелл! Никогда не спрашивай меня про этого нашего предка.
– Почему, отец?
– Его проклял сам папа. Даже имя его запрещено произносить вслух во веки веков! – идальго перекрестился. – Видимо, тогда я слишком много выпил орухо, когда обмолвился о нем.
– Он был колдун или алхимик?
– Изабелл!
– Ладно, всё, хорошо.
Тем не менее, старик явно хотел еще о чем-то рассказать юной сеньорите, даже несмотря на то, что сам решил прекратить разговор на эту тему. Отвернувшись от нее, он заговорил.
– Его звали дон Диего де Сабио, прости меня, Господи! Это тоже проклятие нашего рода, похоже, он продал душу дьяволу. Недавно он опять приходил ко мне…
– Во сне?
– Нет, наяву.
– Но ведь он, наверное, умер, и очень давно.
– Да. Очевидно, то был его призрак. Он часто является ко мне. И требует отдать ему статуэтку ягуара. Но я каждый раз прогоняю его. Он являлся и к моему отцу, и тот тоже прогонял его и прятал от него нашу семейную реликвию, как это делал и я. Ведь ни отец мой, ни я не хотели, чтобы прервался род де Сабио. Поклянись, что и ты его прогонишь, если он явится к тебе.