Гилбер ждал, чтобы помочь Бекке выйти на сухое место. Она бросала на него яростные взгляды из-под мокрой массы волос и сурово предупредила:
— Только хихикни, Гилбер Ливи, и сам испробуешь того же!
— Даже и во сне не позволю себе такого, — ответил Гилбер, делая серьезное лицо и протягивая руку. — Я не знаю, соответствует ли это купание букве закона об очищении, но полагаю, что его хватит.
Пока закутанная в одеяло Бекка сохла, Вирги явилась, чтобы постирать ее грязное белье, хоть ее о том и не просили.
— Плата за смех, — сказала она, не прекращая работы. — А хорошо ведь посмеяться!
Промокшую одежду Бекки и выстиранное белье надо было сушить. Гилбер развел маленький костер из того, что ему удалось собрать на берегу озера (вообще-то там почти ничего не было), и приготовил еще более жалкий обед. Вирги поглядела на клейкую кашку и сказала:
— Как жаль, что тут нет рыбы, — и кивнула на озеро.
— Это все из-за тебя, — поддразнила ее Бекка. — Не толкнула бы ты меня туда, не распугали бы рыбу.
Гилбер же только печально покачал головой.
— Тут дело не только в этом, Вирги. Даже если б рыба в озере и была, я бы ее есть не смог, так как Бекка использовала озеро для своего очищения. Когда на ней была кровь, она считалась нечистой, когда же очистилась от скверны, она отдала ее воде и всему, что в ней содержалось.
Вирги нахмурилась:
— Уж не хочешь ли ты, чтобы я поверила, что тогда и у этих рыб крови будут идти каждый месяц?
Гилбер расхохотался:
— Позволь, я попробую объяснить тебе это, милая, — сказал он и постарался выполнить свою задачу как можно лучше. Вирги слушала его объяснения с живейшим интересом. Когда они снова пустились в путь, оказалось, что она далеко не все свои вопросы оставила на берегу озера. Гилберу учить доставляло почти такое же удовольствие, как ей учиться. Ей было так интересно все, что относилось к шаббиту, что однажды Бекка застала Вирги за тем, как она напевала возле костра одну из песен Гилбера на языке Скрижалей.
— Может, ты подождешь, пока она подрастет, и женишься на ней? — пошутила Бекка. — Она-то явно обучается вашим еврейским штучкам. А я — нет.
Гилберу слова Бекки не показались смешными.
— У меня может быть только одна смертная жена, Бекка, и только одна любовь. И у меня достанет веры, чтобы ждать, пока ты увидишь, что мои… мои штучки хороши. Ты обязательно придешь к этому.
Он так уверенно и так определенно говорил о будущем, что Бекка решила не терять ни времени, ни сил на споры. Если он считает, что время лечит, что ж, она тоже так думает. Она будет ждать столько, сколько будет ждать он, и правда возьмет свое.
Они шли все дальше и дальше. Теперь им чаще приходилось идти по разбитым камням и бетону, чем по настоящей земле; нередко путники останавливались на ночлег под навесами огромных рухнувших мостов, которые вздымались над их головами, как черные приливные валы, застывшие на веки веков. Местность тут была более холмистая, чем в пустошах, попадались и такие места, где смытая с вершин холмов почва частично или совсем покрывала остатки былых селений. Грабежи и мародерство не всегда уничтожали все следы человеческого существования, зато ветер, и непогода, и ход времени обладали достаточной силой, чтоб выгрызть даже память об убежищах и очагах. Но как-то на восходе солнца Бекка увидела, как Вирги нянчит куклу с заржавевшими шарнирами, блестящими глазами и с телом, сделанным из чего-то, напоминающего кожу, но куда тверже ее и странного розового цвета, наполовину скрытого под грязью. Пустота внутри корпуса куклы была заполнена землей, да и само тело треснуло, как пустая яичная скорлупа.
— Я нашла это вон там, — сказала девочка, показав куда-то в сторону земляной насыпи. — Это место похоже на хутор Марка, только поменьше.
— Это все, что ты там разыскала?
Девочка пожала плечами.
— Все остальное — сплошной мусор. Хочешь пойти посмотреть?
Бекка сказала, что не хочет; она очень обрадовалась, когда дня через три увидела, что Вирги кукла надоела и она ее где-то забросила.
Как-то ночью они разбили лагерь в тени одного из мостов. Бекка никогда еще не видела мест, которые были бы так забиты всяческими обломками и мусором, которые были отвергнуты даже мародерами. Шел мелкий дождь, клубился холодный туман, наполнявший ее ноздри странным запахом — приятным, но совершенно незнакомым. Бекка сидела у костра, принюхиваясь к нему и стараясь разгадать загадку его происхождения. Вирги и Гилбер спали возле маленького костерка, закутавшись в одеяла, как птицы в свои перья. Гилберу теперь требовалось больше сна. Бекка думала, что до сих пор незажившая рана сильно утомляет его. Наконец-то он согласился позволить ей подежурить ночью, думала Бекка, то переводя глаза на костер, то опять вглядываясь в тьму.
Часы тянулись медленно, туман почти развеялся, унеся с собой странный солоноватый запах и позволив звездам снова смотреть на землю. Бекке было одиноко. Это ее даже удивляло — ведь Гилбер и Вирги лежали тут же рядом. У Бекки к девочке возникло теплое родственное чувство. Она не привыкла жить без своих сестричек, и Вирги заняла в ее сердце их место, заставив умолкнуть постоянную глухую боль. Бекка взглянула на спящее личико девочки, и ей захотелось, чтобы та проснулась, чтобы раздался звук ее голоса. Треснул в огне сучок и разлетелся вихрем искр — мелких танцующих звездочек. Бекка подняла лицо к настоящим звездам, ярко горящим на небе, и вздохнула.
«Говорят, каждая звезда — душа хорошего мужчины, ушедшего на покой, — шептал голос в голове Бекки. — Так, во всяком случае, учили меня. Но когда я набралась нахальства и спросила, а где же находятся души хороших женщин, то…» — Горький смех раздался в ночи.
Она сидела по другую сторону костра. Колени поджаты почти к подбородку, руки обнимают колени — зеркальное повторение настроения и позы самой Бекки. Когда она сидела вот так согнувшись, то раны на грудях и на бедрах, равно как и потеки крови, не были видны, но Бекка ее прекрасно узнала. Это была та самая девушка, что явилась ей в ночь бдения; тот призрак, чьи слова, прочтенные в полустершемся дневнике, тихо звучащие в мозгу Бекки, спутались и переплелись с шепотом Червя и с протестами, рыданиями и дурными предчувствиями самой Бекки.
«Когда же мы отдохнем? — спросила девушка. — Не в Поминальном холме с невинными душами. И не в небесных высях с нашими мужчинами, сверкая славой и ледяным холодом. Где найдут себе убежище наши души, Бекка, если каждый урок, который нам преподносят с колыбели, утверждает, что во всех проклятых временах виновны только мы?»
— Может быть, у нас вообще нет душ, которые нуждались бы в отдыхе? — прошептала Бекка.
«Будешь думать так, станешь рабой тех, кто сбросил нас с той высоты, на которой мы стояли когда-то, — сказала девушка, и ее слова были холодны и ослепительны, как звезды. Она встала и слегка отодвинулась от костра. Теперь раны, через которые из нее вытекло столько крови, были хорошо видны, и каждый кровавый потек светился множеством огненных червячков. — А если ты так считаешь, то к чему весь этот поиск? Зачем было уходить так далеко? Зачем внутренняя борьба? Если ты только мясо и грязь, зачем идти дорогой страданий? Тогда следуй дорогой своей матери и познаешь покой. Прими! Покорись!»
— Нет, — тихо ответила Бекка. А потом еще раз, но уже громче: — Нет! Пусть Господь будет мне свидетелем, я не знаю, где успокоится эта душа, когда все будет кончено, но это не имеет значения. Потому что Шифра, Вирги, племя Гилбера и эти несчастные потерявшиеся дети, которых Марк ведет к смертному греху, они нуждаются в спасении. — Бекка уже стояла, глядя прямо в подернутые туманной дымкой глаза девушки-призрака. — Я служу им и никому больше!
«А как ты служишь им, Бекка? — спросил призрак. — Тем, например, что поклялась молчать о них, когда доберешься до города? Чтобы позор молчания поглотил их?»
— Я обещала Вирги…
«Невозможное! Как можешь ты помочь детям, если ты не можешь о них говорить? Не хочешь о них говорить?»
— Я… я не могу. Если я скажу, Вирги выдаст мою тайну, расскажет обо мне, и тогда…