Тем не менее мы пытаемся не замечать свидетельств их необузданной силы и обманываем себя представлением о том, что рациональный ум человека завоевал не только окружающий мир природы, но и внутренний мир естественной инстинктивной жизни.
В последнее время эти наивные представления испытали немало потрясений. Благодаря науке человеческая мощь значительно возросла, но соответствующего этому развития и увеличения мудрости человека не произошло. Произошедший за последние двадцать пять лет2 всплеск инстинктивных энергий в политической сфере не только не обуздан и не направлен на полезные цели, но пока еще даже адекватно не контролируется. И все же в большинстве своем мы продолжаем надеяться, что сумеем восстановить доминирующее влияние разумного, сознательного контроля без какого-либо сопутствующего радикального изменения в самом человеке. Совершенно очевидно, что намного легче предполагать, будто проблема заключается не в нашей психике, чем брать на себя ответственность за таящееся в нас самих. Но имеем ли мы основания для такой позиции? Можем ли быть столь уверены, что инстинктивные силы, вызвавшие динамические перевороты в Европе и за десятилетие уничтожившие многовековое наследие цивилизации, в силу географических или расовых границ действительно присущи людям только других наций? Не доступны ли им, как чудовищам глубин, все океаны? Друга- 18 ми словами, застраховано ли «наше море» — разделяемое нами бессознательное — от подобных волнений? Стоящая за революционными движениями в Европе сила не была чем-то сознательно запланированным или умышленно накопленным. Она поднялась спонтанно из скрытых источников германской психики. Возможно, ее пробудила, но не создала сознательно, сила воли. Она вырвалась из бездонных глубин и сокрушила внешнюю культуру, которая столь многие годы была у власти. Казалось, что цель этой динамической силы состояла в полном уничтожении всего того, что было накоплено многими столетиями напряженного труда и представлялось незыблемым. В последующем хаосе агрессоры надеялись обогатиться за счет других народов и, чтобы обезопасить себя на будущее, стремились не оставить никого, способного представлять собой угрозу грабителям.
Пренебрежение международными законами и правами других людей они оправдывали отсутствием возможности удовлетворить свои собственные фундаментальные нужды.
Они объясняли свои действия инстинктивным побуждением, стремлением выжить, которое требовало жизненного пространства, безопасных границ и доступа к сырьевым ресурсам — т.е. требованиями в национальной сфере, соответствовавшими императивам инстинкта самосохранения индивида.
Агрессоры утверждали, что удовлетворение инстинкта на самом низком биологическом уровне является неотъемлемым правом независимо от средств, используемых для его осуществления: «Моя потребность имеет первостепенное значение; она санкционирована свыше. Я должен удовлетворить ее любой ценой. По сравнению с ней ваша потребность вообще ничего не значит». Эта позиция либо цинично эгоистична, либо невероятно наивна. Немцы — западный народ, столетиями пребывавший под влиянием христианства, поэтому можно было ожидать, что в психическом и культурном отношении это зрелая нация. Если это так, то не следует ли о всей нации судить как об антисоциальной и преступной? Это ведь не только нацистские лидеры с их безжалостной идеологией столь отвратительно пренебрегли правами других; нация в целом проявила эгоцентричность, свойственную маленькому ребенку или первобытному племени. Возможно, именно ею объясняется легковерие и уступчивость немцев во времена нацистского режима, а не сознательной и намеренной 19 преступностью. Нацистский призыв пробудил в глубине германского бессознательного силы, которые не сдерживались и не управлялись архетипическими символами христианской религии, а вернулись к языческим формам, т.е. к вотанизму. Ибо то, что выступает идеалом или добродетелью для отжившей свое культуры, является антисоциальным преступлением для ее более развитой и цивилизованной преемницы.
Энергия, которая смогла превратить подавленную и дезорганизованную Германию 1930х в высокоорганизованную, почти демонически могущественную нацию десятилетие спустя, должно быть, появилась из глубоко залегающих источников. Она не могла быть создана сознательным усилием либо использованием рациональных правил поведения или законов экономики. Эти драматические изменения охватили страну подобно приливу или наводнению, вызванному высвобождением динамических сил, которые прежде дремали в бессознательном. Нацистские лидеры воспользовались оказавшейся в их распоряжении благоприятной возможностью, которую породил этот «прилив в человеческих делах». Они смогли сделать это, потому что сами были первыми жертвами революционного динамизма, рвущегося из глубины, и понимали, что аналогичная сила шевелится и в народной массе. Им нужно было лишь пробудить ее и освободить от цивилизованных ограничений, все еше управлявших обычными, благопристойными людьми. Если бы эти силы уже не были активны в бессознательном германского народа в целом, то попытки нацистских агитаторов проповедовать новую доктрину оказались бы тщетными, а сами агитаторы показались бы народу преступниками или лунатиками, которые ни в коем случае не сумели бы зажечь народный энтузиазм или управлять целой нацией в течение двенадцати долгих лет.