— Ты нам скажешь, — активно кивая, словно зная на будущее, лыбится Дайли, прокручивая на указательном пальце среднего размера ножницы. — Скажешь, кто такой Ужас.
— Ага… Естественно блядь. Подам на блюдечке с голубой каемочкой! — фыркает беловолосый, хотя по правде боится, что их следующем шагом пытки будет какое-нибудь лекарство, которое сможет развязать язык без его воли и тогда пиздец. И тогда приплыли.
Стоит лишь надеется на их тупость, и что тот план, по которому они действуют, не включает в себя такие меры. А ещё стоит надеяться на то, что… Питч всё же уехал из города.
«Три дня прошло, Оверланд. Стопроцентно он съебался…»
Джек дергается от своих же мыслей, как от ещё одного бычка затушенного об него, и отводит резко взгляд в сторону. Что-то, на что он уже не имеет сил, ёкает, режет изнутри, и морально становится ещё хуевищней.
Как же это извести?
Да… Никак.
Это с тобой будет всю жизнь. Ты будешь, несмотря на то, что уже похуй, любить его всю жизнь. Это с тобой, как ебаное невыводимое клеймо, как не смываемая печать, как метка — укус зверя на сердце.
— Оо-о-у-у… — вмешивается в мысли Дай, и слишком уж хитро усмехается сам, — Кто-то всё ещё мучается? Не проще ли сдаться, а? Или считаешь, что у тебя такая невъебенно сильная любовь к тому, кому на тебя похуй?
— Пошел нахуй… — по слогам цедит Джек, опять не желающий, чтобы этот мелкий шизанутый сученок разворачивал его наизнанку. Ведь подцепляет знатно, за самые болезненные слова и темы. И эпик как и всегда — «Он тебя не любит! Ты и нахуй ему не сдался, он не пришел за тобой!»
Да знает это Джек! Знает блядь! Знает настолько охуенно хорошо, что аж удавиться хочется. Но даже вместе с этим, с тем, что Питч наплевал на него, не ищет как всегда, вполне возможно уже уехал, начал новую кровавую жизнь в новом городе… даже с этим Джек не может позволить этим мудозвонам узнать про него. Он до последней крупицы своего сознания будет бороться, он не выдаст его. Ни за что. Он не сможет, да и… по такому тупому будет до конца защищать? А зачем, нахуй надо и для чего — это уже его не волнует. Он и так прекрасно знает, что не найдет ответы, просто чувствует и поступает так. Просто до омерзения тупая и слепая любовь и преданность. Уж лучше бы тогда спрыгнул, нежели сейчас все это вывозить. Нет, ну правда. Не будет тут хэппи энда. Так какого хуя Оверланд всё еще терпит это блядство?
— А смысл тебе вновь всё это терпеть? — словно читая его мысли, кратко так спрашивает пацаненок напротив, — Ты ведь знаешь, когда придет Кай у тебя уже наверняка будут сломанные ребра… А может, хочешь отбитые почки к хуям, а, Джек? — теперь Дай подрывается резко, спрыгивая с бочки и в секунду оказываясь возле него, приседая на корточки. — Хочешь зубочистки под ногти или же…
— Пошел нахуй, шлюшка ебучая! — устало рявкает Фрост, и усмехается от того, как морщится темноволосый подросток.
— Ты будешь страдать, — Дай, рванув его за волосы, приставляет к горлу раскрытые ножницы, едва острыми лезвиями подрезая кожу, и взгляд у пацана становится бешеный на нет, — Ты будешь мучиться и сдыхать медленно, я об этом позабочусь! Но скажи, ответь — ради чего всё это терпеть? Тупо скажи нам имя и пиздуй на все четыре стороны, сука! Скажи!
— Ты ещё не понял куда я тебя послал? — едва приподнимая бровь, равнозначно похуистично интересуется Джек. Можно подумать не его жизнь сейчас висит на волоске.
— В чем смысл, Джек? — в этот раз меняясь в лице и становясь до невозможности хладнокровной сукой, спрашивает более серьезным голосом Дайли, заглядывая в серые глаза плененного, — Зачем ты делаешь это ради того, кто не придет? Кто не спасет? Ты ведь уже убедился, что он тебя кинул, учитывая, что, кажется, именно он тебя вытащил из участка. Теперь ему пизда, но видимо жертва была напрасной и…
— Заткнись! — не выдержав таких слов, рычит тихо Джек, и не понимает, почему не может сдержать эту реакцию.
«Да потому что у тебя стопора летят, долбаеб! Ты тупо эмоционально не вывозишь того, что происходит! Тебе, сука, страшно впервые за все время. Страшно, что действительно он не придет. Не захочет после случившегося вытаскивать. Или факт того, что раньше он приходил через пару часов, а ныне уже три дня?..»
— А чего же, Джек? — хитро прищуриваясь, продолжает словесную пытку волчонок, — Хули так надрываться? Ты ведь… подстилался, наверное, под него, ластится… с замирание когда он обнимал, да? — словно читая, как открытую книгу, и наблюдая пристально, — Не думаешь, что за всю боль, которую он тебе причинил стоит так страдать? Что он тебе дал, кроме секса и отношения, как к своей личной шлюхе? Жизнь спасал? Так каждый барыга свой товар спасет…
— Рот закрой, — холодно приказывает Фрост, потому что… это блядь слишком?
Это пиздец какой-то! И да, Дай — сука — попадает в точку. Джек ведь не полный кретин и пиздострадалец в розовых очках, он прекрасно знает, как к нему Питч относился, он всего лишь не хочет думать об этом так. Хочет оставить перед своим пиздецом хотя бы что-то позитивное, греющее воспоминание мнимой связи, отношений… нежности? Да какая нахуй? Её не было и в помине!
Только вот Дайли не дает окунуться в ебучие размышления и память, он злобно хмыкает, тут же как-то горько усмехаясь, и качает головой.
— Нет, дружок. Я не преувеличиваю. Так зачем ты будешь покрывать уебка, который выломал тебя, разъебал, как личность и вышвырнул, когда запахло жареным? Почему он не пришел за тобой? Скажи нам и хотя бы себя спасешь, законно! Ты имеешь на это право, после всего того, что он сделал с тобой. Ведь я блядь вижу! Я, сука, всё по тебе вижу! И как ты сдыхаешь по нему, и мучаешься, и… сдохнешь… сегодня. Кай больше терпеть не будет. По чесноку. Он отведет тебя за склады, там, к сточным водам, где трубы со всего города сходятся, и расстреляет, а труп скинет вниз, в эту ебаную вонючую гниль. Конечно постебется перед этим, но расстреляет. У него радикальные методы, если ты не расколешься. Так нахуя, скажи, жертвовать жизнью ради того, кто никогда тебя не считал равным, никогда тебя не любил и никогда не полюбит, а, Джек?
То, что Фроста с самого начала этого красочного предложения трясет — уже похуй, то, что его убьют и Дайли в этот раз не врет — тоже похуй, а вот на слова, что его не любили и не полюбят, и мужчина, которого он поставил властителем своей жизни, за ним не придет — от этого вот Джеку хуево. Хуево настолько — до дрожи, до едва не сорвавшегося крика, до пелены из слез перед глазами и острого комка в глотке.
Почему так больно?
Потому что — правда? Блэк не придет. Блэк не…любит?
«А ты надеялся, что он прискачет, как только тебя вновь похитят на ебучую случайность и, всех порешив, предложит руку и сердце, раскаявшись в своем поведении? Джек, это не сказка, а он — есть имя нарицательное для 604. Он есть — Ужас, хладнокровный, похуистичный, жестокий, мать его, Ужас!»
— …Нахуя так страдать и мучиться ради какого-то, блядь, сукиного ублюдка, который… — Дай замолкает, не хочет доебывать сильнее белобрысого, потому что немного сентиментальность кроет. Потому что, если бы у них с Каем не сложилось, он был бы похож на Джека, даром, что более ебанутей… Дай понимает отчасти Джека, видит эту ебучую преданность и надежду в сером взгляде, и бесится с этого, резко взбрыкивая: — Да не херь свою жизнь ради него! Не мучься! Отпусти, помилуй блядь себя, а этого ебучего, ублюдочного…
Дайли не успевает договорить свое разозленное, потому как Джек слишком быстро выхватывает из его рук ножницы, и резко поддавшись вперед, утыкает концы острых лезвий ему в сонную артерию, слишком бешено смотря в черные глаза. Время замирает, равно и на склад обрушивается могильная тишина, в которой так непривычно ровно и спокойно звучит голос истерзанного и уставшего Оверланда:
— Ну давай, мальчик, расскажи, что мне не следует и что тебе лучше знать… Знаешь, как бы я при тебе кромсал твоего дорогого и обожаемого Кая? Начал бы с лица и дошел до низа, разорвав к хуям, пока ты орал, как резаный, привязанный напротив на стуле, — Фрост не меняется в лице, не поднимает голос, не делает ни одного лишнего движения, просто с ледяной констатацией проговаривает слова, заглядывая глубоко в черные глаза парализованного непонятным испугом паренька, — Потому, ещё одно такое подобное о моем Солнце, в твоём исполнении, и я найду способ вырваться отсюда и перережу вам глотки самым изощренным способом. А теперь будь хорошим пассивом и пиздуй к своему ебарю. Говори как есть и хуярьте меня на краю труб. Ибо следующие ваши игры окончатся тем, что… я вас вырежу. Просто и без шума. Просто потому, что вы ещё раз произнесете при мне его нарицательное. Ясно? А теперь… пошел нахуй отсюда, ребенок.