Сейчас мужчины сбросили оковы повседневных образов, встав лицом к лицу со своей сутью.
Внезапно глаза Всеволода Петровича округлились.
Сухой раскрыл рот, пытаясь сделать очередной вдох, – и не сумел. Получилось нелепое кряканье. Его больное сердце не выдержало физических и эмоциональных нагрузок. Политик дернулся – один раз, другой. А затем просто обмяк и сполз на дорогой ковер, меркнущими глазами уставившись в одну точку.
Александр растерянно смотрел на мертвое тело у своих ног. Все это выглядело настолько нелепо! Он так много хотел высказать, еще больше – сделать… но не успел осуществить и половины задуманного.
Старик умер. Не от языков пламени или ударов. Он умер от банального сердечного приступа, не ощутив и десятой доли той ненависти, которую питал к нему Кравчук.
Александр схватил тело за полы халата и, приподняв, громко заорал в лицо мертвецу. Это было выражением боли, страха, досады от невозможности отомстить.
Он кричал на пределе голосовых связок, а в гостиной, кухне, библиотеке и всех остальных помещениях дома вспыхивали столы, стулья, полки, шкафы, стены и потолки.
Дом полыхал изнутри, воспламененный силой, десятилетие подавляемой могучей волей.
Завеса дыма становилась непроницаемой. Едкое облако проникало в легкие, резало глаза Александра. Он закашлялся.
Выпустив мертвое тело из рук, Кравчук отшатнулся. Оказавшись на балконе, он машинально перемахнул через перила и спрыгнул на лужайку перед домом.
Поднялся на ноги, сделал несколько шагов, рухнул на колени. Его тело сотрясалось от тяжелого кашля. Пирокинетик жадно хватал ртом свежий воздух.
Александр ощущал сильнейшие судороги, охватывавшие его тело. Так трясет, когда пытаешься сдерживать по-настоящему сильные эмоции. Вот только Кравчук боролся не просто с эмоциональной разрядкой.
Вулкан проснулся. Крепкое тело Александра более не могло совладать с энергией, дремавшей в течение долгих лет.
– Господи, это безумие… – прошептал молодой человек, склонившись к траве. – Безумие…
Ломка становилась невыносимой. Кравчук достиг предела прочности.
– Безумие… это безумие…
В то время, когда подростком Сашка только начинал познавать пирокинез, он вывел для себя один очень важный принцип. Даже название придумал: «собрать фокус» или «взять в фокус».
Суть данного принципа заключалась в следующем: если пирокинетическое воздействие выйдет из-под контроля и возникнет риск неуправляемого воспламенения окружающих предметов, необходимо сфокусировать всю свою волю на каком-то одном предмете, обрушивая силу огня на него и только на него.
Обычно таковыми объектами становились крупные изделия из цемента или безлюдные водоемы. Последние всегда можно было просто иссушить, выплескивая излишек энергии.
Сейчас же ситуация осложнялась тем, что излишек оказался колоссальным. А значит, для безопасного высвобождения требовалось либо озеро, либо по-настоящему крупное строение…
– Безумие…
Кравчук поднялся во весь рост, повернулся лицом к дому Сухоставского.
По фасаду текли огненные ручейки, оранжевыми удавами окольцовывая здание. Пожар охватил внутреннее убранство.
Из рабочего кабинета Сухого к ночному небу устремлялся вихрь густого дыма.
Кравчук сильно сжал кулаки. Он не представлял, что случится дальше.
Зверь сорвался с поводка.
Набрав полные легкие воздуха, Александр вновь закричал, более не пытаясь давить на тормоза.
Впервые за десятилетие он испытал внутреннюю свободу, отпуская абсолютно все, что было в душе.
Фургон оперативников ФСБ находился через улицу. «Ауди» Громова остановился возле него таким образом, чтобы иметь дом Сухоставского в поле видимости. Громов с Малаховым выбрались из салона, глядя на столб дыма, валивший с балкона на втором этаже. К ним подоспел темноволосый парень.
– Эдуард Евгеньевич, мы точно не определили, что происходит.
Это было не слишком перспективное начало доклада для генерала, но большего опер не мог сказать.
– К воротам подошел какой-то парень и… и просто снес их.
– Чем снес? – спросил Громов.
Опер развел руками.
– Возможно, взрывчаткой. Потом началась какая-то суета во дворе. Отсюда не особо видно, что произошло, но вся охрана сбежала.
– Сбежала? – не поверил Эдуард Евгеньевич.
– Так точно, – кивнул опер. – Затем нападавший поднялся в кабинет Сухого и стал ему угрожать. У нас все записано. Прослушаете?
– Да, пошли!
Громов уверенно направился к фургону, но замер на месте, заметив, что Малахов направился совсем в другую сторону – к дому Сухоставского.