Канцоны другого рода - это ритуал. К ним надо подходить и относиться как к ритуалу. В этом их предназначение и сила воздействия на слушателя. Тем они и отличаются от обычной песни. Может быть, они утонченней. Но постигнуть их тайны дано лишь тому, кто уже искушен в поэзии.
Если отвлечься от эстетических достоинств сочинений Арнаута, забыть о том месте, которое они занимают в истории поэзии, так же как о его музыке, изяществе его наблюдений, живости чувств, - все равно останется проблема смысла.
Может показаться, что суть этой проблемы покоится на весьма шатком основании; что все это - дело вкуса или точки зрения, чуть ли не вопрос личных пристрастий: приписывать или нет некоему пассажу в канцоне "Doutz brais e critz"[3], где в третьей строфе поэт говорит о крепости, воображаемом замке - визионерскую многозначительность, или же вы предпочитаете считать, что речь здесь идет о "даме":
"Она предоставила мне защиту, простерла вокруг меня свою волшебную мантию цвета индиго, и сквозь нее не проникнуть взорам клеветников."[4]
Это может быть причудливый образ и только, - пустая галантная фраза; встреть мы ее у Геррика[5] или Декера[6], у кого-нибудь из второстепенных елизаветинцев, мы имели бы полное право именно так к ней относиться и с легким сердцем оставили бы ее без внимания. Можно, конечно, увидеть в этом пассаже некую "историческую реалию", но - защита, предлагаемая втайне, выглядит несколько странно. Как бы то ни было, я не оспариваю мнение тех, кто склоняется к любому из этих двух толкований, каждое из которых куда как наглядно - и тем менее кажется мне удовлетворительным.
Мы, хотим того или нет, должны считаться с целым рядом взаимосвязанных вещей; идя по пути, предлагаемом "визионерской интерпретацией", надо посмотреть, не прольет ли она свет на события и проблемы иного рода, взвесить все шансы за и против нее. Примем во внимание климат, бесконечно чувствительный характер нашего жонглера и склад умов тех, кто ценил его мастерство. Задумаемся, чем стала поэзия меньше чем через век под пером Гвиницелли, или "il nostro Guido"[7], когда создавались стихи вроде той баллаты, что кончается: "Vedrai la sua virtu nel ciel salita"[8] и вспомним все настроения Дантовых стихов. Все это, взятое по отдельности, вряд ли может служить неким специфическим доказательством. Но вспомним историю того времени, Альбигойский поход, провозглашавшийся как поход против секты, в учении которой ощущался привкус манихейской ереси, вспомним, что провансальские песни неотделимы от языческих ритуалов Празднества Майского Дерева. Прованс куда меньше, чем вся остальная Европа, был затронут нашествием с Севера во времена Темного Средневековья; если язычество где и выжило, то именно в Лангедоке, втихомолку. Вот каким духом был проникнут Прованс, чья эллинистичность бросится в глаза каждому, кто сравнит "Греческую антологию" с произведениями трубадуров. Они, так или иначе, утратили имена богов, но сохранили в памяти имена возлюбленных. Такое впечатление, что главными текстами для них были "Эклоги" Вергилия и Овидиий.
Вопрос: Не создал ли этот "узкий круг", эти аристократы эмоций, из смутных воспоминаний об эллинских мистериях свой культ - культ более строгий, или более утонченный, чем культ аскетов, давших обет безбрачия, - культ, очищающий душу изысканностью чувств и дающий над ними власть. Задумаемся над такими местами у Арнаута, как "E quel remir contral lums de la lampa", когда совершенная любовь к красоте и наслаждение ее созерцанием едва ли не замещает собой все бурные переживания, вплоть до того, что становится чисто интеллектуальной функцией[9].
Мистики вторят друг другу, говоря о связи между интеллектом и душой как связи, сходной с той, что соединяет чувства и разум; за неким порогом мы достигаем областей, где экстаз не смятение или безумие чувств, но пыл, возгорающийся в силу самой природы восприятия. Подобную мысль можно встретить и у Спинозы, когда он утверждает, что "интеллектуальная любовь к чему-то заключается в осознании совершенства этого" и прибавляет: "все создания жаждут такой любви".
4
В данном случае Паунд дает английский подстрочник. Однако существует и его перевод этого стихотворения (См: "Literary Essays of Ezra Pound", London, 1960. P. 135-136). В переводе эти строки звучат следующим образом: "...she flaked// Over me her cloak of indigo, for screening// Me from all culverz' eyes" - "она обернула вокруг меня свой плащ цвета индиго, чтобы укрыть от взглядов клеветников". Заметим, что в цветовой символике, распространенной в эпоху Средневековья, темно синий цвет соотносился с Богоматерью. (Прим. пер.).
5
Роберт Геррик (1591 - 1674) - английский поэт, последователь Бена Джонсона (Прим. пер.).
6
Томас Декер (1572 - 1632) - английский драматург, автор многочисленных памфлетов. (Прим. пер.)
8
В этой балатте Гвидо говорит, как он видел отделившийся от губ его дамы тончайшую субстанцию, от которой отделилась еще более тонкая субстанция, от той - звезда, из которой послышался голос, возвестивший восхождение к добродетели. Судя по воздействию "дамы" тосканских поэтов на эфир, душу и т.д., она присвоила себе все свойства Философского камня алхимиков.
9
Я бы сразу хотел оговориться, что недавно прочитанная мистером Мидом лекция про Симона Мага развернула перед моим мысленным взором ряд других возможных решений. В легенде о Симоне Маге и Елене Тирской можно усмотреть куда более ясный прототип "рыцарской любви", чем в позднейших сюжетах, обсуждавшихся с этой точки зрения. Я отдаю себе отчет в том, что всё моё изложение должно быть пересмотрено или хотя бы переориентировано на эту традицию. Однако такая переделка была бы невозможна без того, чтобы поставить под сомнение все параллели здесь собранные - равно как она бы оказала ощутимое влияние на ту манеру, в которой мы их излагаем.