Он стоял в центре спальни, он начал дрожать.
«НЕТ, Я НЕ СМОГУ СДЕЛАТЬ ЭТОГО. Я НЕ СМОГУ СМОТРЕТЬ НА НЕЕ. Я НЕ ЗАЙДУ ТУДА! НЕТ!
НО ТЫ ДОЛЖЕН. ДРУГОГО ВЫХОДА НЕТ. И ПЕРЕСТАНЬ РАЗГОВАРИВАТЬ САМ С СОБОЙ!»
Это было важнее всего. Он должен перестать. Он должен снова стать хладнокровным и спокойным, как раньше. Он должен взглянуть в лицо реальной жизни.
Но что такое реальная жизнь?
Труп девушки. Девушки, которую убила его мать. Страшное зрелище, страшная реальность.
Если он убежит, это не вернет девушке жизнь. И если выдать Маму полиции, она тоже не воскреснет. Лучшее, что можно сделать, единственное, что можно сделать, – избавиться от улик. И не из-за чего чувствовать себя виноватым.
Но он не смог сдержать тошноты, головокружения, спазмов, сжимавших желудок, когда пришлось войти в ванную и сделать то, что надо было сделать. Топор он увидел почти сразу, он лежал под телом. Норман немедленно опустил его в корзину. В карманах комбинезона он нашел пару перчаток; пришлось надеть их, прежде чем Норман смог заставить себя прикоснуться к остальному. Страшнее всего было с головой. Больше ничего отрублено не было – только глубокие порезы, и ему пришлось сначала подогнуть ноги и сложить руки обезглавленного трупа, а потом завернуть в клеенку и запихнуть в корзину поверх скомканной одежды. Когда все было сделано, он плотно захлопнул крышку.
Оставалось еще вычистить ванную и саму душевую, но это он сделает, когда вернется.
Теперь надо втащить корзину в спальню, оставить ее там, найти сумочку девушки и вытащить оттуда ключи от машины. Норман осторожно приоткрыл дверь, всматриваясь в дорогу, ища глазами огни машин. Ничего; никто не проезжал здесь в течение нескольких часов. Можно только надеяться, что никто и дальше не появится.
Он весь покрылся потом еще до того, как с трудом открыл багажник и запихнул туда корзину, вспотел не от усилий – от страха. Но он все сделал как надо, а потом в комнате принялся запихивать разбросанные платья в сумку и большой чемодан, лежащий на кровати. Он собрал туфли, чулки, лифчик, трусики. Хуже всего было, когда пришлось взять в руки лифчик и трусики. Если бы желудок не был пустым, его бы стошнило. Но в желудке было пусто, он словно высох от страха, и страх покрыл каплями пота кожу.
Что теперь? Платки, шпильки – мелочи, которые женщины оставляют в разных уголках комнаты. Да, и еще кошелек. Там было немного денег, Норман даже не заглянул внутрь. Зачем ему деньги? Он просто хотел избавиться от всего этого – и быстро, пока ему еще сопутствовала удача.
Он положил ее вещи в машину, на переднее сиденье. Потом закрыл и запер дверь комнаты на ключ. Снова посмотрел на шоссе. Никого.
Норман включил зажигание, затем – передние фары. Здесь таилась опасность. Но без зажженных фар он не сможет добраться до цели, особенно когда поедет через лес. Он ехал медленно, вверх по дорожке позади мотеля, по гравию, устилавшему путь к дому. Гравием была посыпана и дорога, ведущая к задней стороне здания, заканчивающаяся у старого сарая, приспособленного под гараж для машины Нормана.
Он переключил скорость, и колеса зашуршали по траве. Теперь он вел машину по полю, то и дело подскакивая на сиденье. Через поле тянулась полоса изрытой колесами земли – он нашел ее. Время от времени Норман ездил этим путем на своей машине с прицепом в лес, обступивший болота, чтобы собрать дрова для кухонной печи.
Это он и сделает завтра, решил Норман. Сразу как встанет, отправится, как всегда, на машине с прицепом к тому месту. Тогда следы от колес его машины покроют сегодняшние следы от ее машины, а если возле болот останутся следы ног, завтрашняя поездка объяснит и их.
Может, и не придется ничего объяснять. Остается только надеяться, что удача не покинет его.
Удача сопутствовала ему, когда он достиг края трясины. Она помогла Норману сделать все, что нужно было сделать. Он отключил фары и продолжал работу в темноте. Это было нелегко и заняло много времени, но он все-таки смог все сделать как надо. Включив зажигание, дал задний ход, выскочил из машины и смотрел, как она медленно катится вниз по склону в мутную трясину. На склоне тоже останутся следы шин: «Надо не забыть потом разровнять там землю». Но сейчас это было неважно. Главное, чтобы утонула машина. Теперь он мог видеть, как жидкая грязь пузырится и булькает, медленно всасывая колеса. О Господи, она должна утонуть! Если сейчас ничего не получится, он не сможет вытянуть ее оттуда и повторить все снова. Она должна утонуть! Мутная жижа медленно, очень медленно наползала на крылья. Сколько уже он стоит здесь? Кажется, уже прошло несколько часов, а машина все еще не скрылась в болоте. Но вот жижа достигла ручки на дверце, скрылось лобовое стекло, окна. Стояла мертвая тишина. Болото медленно и беспощадно заглатывало машину, сантиметр за сантиметром. Теперь бьет виден только ее верх. Неожиданно раздался странный шум, словно великан громко втянул в себя воду, отвратительный чавкающий звук: плоп! И машина исчезла, скрылась в болотной жиже.
Норман не знал, какая здесь глубина. Он мог только надеяться, что машина будет погружаться все глубже и глубже, пока не достигнет дна, откуда никто ее не достанет.
Он отвернулся, поморщившись. Ну что ж, эта часть работы сделана. Машина затонула в болоте. Корзина заперта в багажнике. Тело лежит внутри корзины. Скорченное туловище и окровавленная голова…
Но он не может думать об ЭТОМ. Он не должен думать. Еще не вся работа выполнена.
И он выполнил эту работу, двигаясь словно автомат. В конторе нашел мыло и стиральный порошок, щетку и ведро. Пядь за пядью он выскреб ванную, потом настал черед душевой. Когда он сосредоточивал все внимание на том, чтобы ничего не пропустить, было не так тяжело, хотя запах заставлял желудок судорожно сжиматься.
После Норман снова внимательно осмотрел спальню. Удача все еще не покинула его: под кроватью он нашел сережку. Тогда, вечером, он не заметил в ее ушах сережек, но, наверное, она все же носила их. Может быть, серьга выпала, когда девушка распускала волосы. Если же нет, то где-то здесь должна быть вторая. У Нормана глаза слипались от усталости, но он продолжал поиски. В комнате ничего не было: значит, серьга лежит где-то среди ее вещей или осталась в ухе. Так или иначе, сейчас это не имеет никакого значения. Просто надо избавиться от находки. Завтра он бросит серьгу в болото.
Теперь остался только дом. Надо вычистить умывальник на кухне.
Когда он вошел в холл, дедушкины часы показывали почти два часа. Глаза все время слипались, но он заставил себя смыть пятна с верхнего края раковины. Потом стянул покрытые высохшей грязью башмаки, комбинезон, сорвал с себя куртку, снял носки и помылся. Вода была ледяной, но это не взбодрило его. Тело словно потеряло чувствительность.
Завтра утром он вернется на своей машине к тому месту; на нем будет та же одежда; неважно, что она заляпана грязью и тиной. Главное, нигде не останется пятен крови. На его одежде, на его теле, на его руках.
Ну вот. Он опять стал чистым. Его руки чисты. Он способен двигать онемевшими ногами, заставлять их нести одеревеневшее тело вверх по лестнице, в спальню; теперь юркнуть в постель и заснуть. Заснуть с чистыми руками…
Уже в спальне, натягивая пижаму, он вспомнил, что осталась еще одна проблема.
Мама не вернулась домой.
Она все еще бродила где-то. Бог знает где, посреди ночи. Он должен снова одеться и выйти из дома, он должен найти ее.
Должен? А почему?
Мысль прокралась в голову, когда оцепенение уже мягко, незаметно обволакивало сознание, волю, кутало в шелковое покрывало тишины.
Почему он должен думать о Маме, после всего, что она натворила? Возможно, ее уже забрали или скоро заберут. Возможно, она даже выболтает все, что произошло. Но кто ей поверит? Нет доказательств, теперь уже нет. Ему просто надо все отрицать. Может быть, не придется делать даже этого: каждый, кто увидит Маму, услышит ее дикие признания, поймет, что она полоумная. И тогда они запрут ее, запрут в комнате, от которой у нее не будет ключа, из которой она не сможет выбраться, как выбралась сегодня, – и все кончится.