Но ненормальными были они: я никогда не умел читать чужие мысли. Это означало, что меня могут не отобрать для участия в эксперименте. Я немного приободрился, думая о женщине с мертвым выражением глаз и о том, как она живет, зная, насколько все ее ненавидят, ее, которая знает… Но какая меня ждет участь, если я не подойду для эксперимента? Эта мысль вновь повергла меня в уныние.
— Следующий.
Дверь открылась, но читающая мысли не вернулась; появилась рыжеволосая женщина и кивнула мне, как будто тоже была ясновидящей. Я поднялся, сунув шарфик в карман. Ноги были как ватные, но кое-как я дошел до двери. Мужчина, который выходил из комнаты в первый раз, сидел за столом-терминалом. Дневной свет падал на стол из большого, во всю стену, окна.
Письменный стол, стулья и другие столы были сделаны из настоящего дерева.
Хотелось все это потрогать. Вновь я ощутил нехватку пакетика камфоры. Стену за спиной сидящего человека украшала настоящая объемная живопись, а не какой-нибудь дешевый стереодиапозитив. Я повидал на своем веку довольно краденого добра, чтобы сразу оценить качество. Я уставился на массивную виноградную лозу, вырезанную по краю его стола, и глубоко вздохнул перед тем, как перевести глаза на него. Мужчине было около тридцати пяти, может быть, немного больше. Выражение его лица было страдальческим, как будто он давно уже болел, но что-то неуловимое придавало ему загадочность; русые волосы коротко острижены, в них уже проскальзывала седина, но он не пытался скрывать этого.
Желтая летняя рубашка без воротничка хорошего качества была привезена очень издалека — таких у него, наверное, целый ворох. На левой руке мужчины красовались два плоских кольца — на среднем и безымянном пальцах: вдовец? Он смотрел строго. Я попробовал улыбнуться ему своей лучшей улыбкой. Не подействовало.
Он перевел светло-карие глаза — карие с оттенком зеленого — с моего лица на одежду, затем вновь на лицо. Я понял, что это, должно быть, тот, о котором службисты в Старом городе говорили «доктор Зибелинг», тот, к кому меня направили. Нога болела. Я хотел присесть, но его взгляд, критически оценивающий, остановил меня.
— Пожалуй, слишком молод.
Это был не единственный мой недостаток, о котором он подумал. Он вертел в руках стеклянный шар с каким-то расплывчатым изображением внутри. Затем он оттолкнул его с отсутствующим видом, как будто шар помог ему успокоить нервы.
Я покачал головой. Мои руки напряглись. Все думали, что я моложе, чем на самом деле, мягче, глупее, что мною легко помыкать. Как будто я уже был рожден жертвой, и все чувствовали это. На мне красовалось достаточно шрамов, чтобы доказать, что они ошибались. Он произнес:
— Заключенный девять два нуля пять семь. — Я кивнул, хотя это еще ничего не значило. На столе у него лежали бумаги, похожие на доклад Объединенной Службы Безопасности, он изучал их некоторое время, после чего вновь поднял глаза. — Здесь написано, что ты замечен в мелких кражах, а теперь тебе вменяется оскорбление действием трех вербовщиков Контрактного Труда. Далее, ты напал на одного из них с ножом…
— Так написано? Вот червяк! Да мне не нужен был нож. — Он посмотрел на меня ледяным взглядом. — У меня была бутылка.
— …напал на одного из них с ножом, ударил другого и опрокинул ящики на третьего. После чего бежал и, получив перелом лодыжки во время падения, был схвачен сотрудниками Службы Безопасности. Ты был тогда под наркотиком? — Судя по его тону, доктор не верил в то, что прочитал. — Почему ты это сделал?
— Потому что я не хотел, чтобы меня притащили в какую-нибудь канализационную дыру, куда не завлечь нормального человека, я не хотел жить там вторую половину своей собачьей жизни. Почему вы спрашиваете? Эти вонючие вороны…
Ему стало скучно.
— Когда тебя арестовали, у тебя в крови был обнаружен наркотик. Это было два дня назад, а ты до сих пор не лезешь на стенку — разве ты не наркоман?
Я покачал головой:
— Мне это не по средствам.
— Никто из них не может себе это позволить, но не всем так везет, как тебе. Кстати, я никогда не слышал, чтобы кому-нибудь удавалось не пристраститься к наркотикам.
Я тоже не слышал о таких случаях и сказал:
— Живой пример перед вами.
Он вновь вернулся к рапорту:
— Здесь также говорится, что ты не читаешь мысли. На тестировании, однако, ты продемонстрировал широкий спектр телепатических способностей, но ты их не применяешь. Такое я тоже встречаю впервые. Ты задал нам непростую задачку — ты демонстрируешь сопротивляемость тестирующему зонду в десять плюсов. У меня был показатель восемь, и это очень много. У тебя необычные способности, и ты никогда не использовал их?
Я вспомнил тестирование в отделении Службы Безопасности, повязку из какой-то жесткой ткани, напоминающую сеть, которой завязали мне лицо, вспомнил, что я испытывал, когда они стали проникать в мой мозг.
— Ну? Я задал тебе вопрос, паршивый мальчишка. Отвечай же! — Его голос стеганул меня, как пощечина.
— У меня есть имя, ты, ублюдок. Меня зовут Кот.
Я начинал верить в ненависть с первого взгляда. Его руки, лежащие на краю стола, сжались в кулаки.
— Не строй из себя умника. Я сыт по горло тобой и всеми остальными. Какого черта мне присылают только уголовников и наркоманов?
— Хорошо, хорошо. Забудьте про то, что я сказал. — Я поднял руки, стараясь изобразить сожаление и покорность. Единственное, чего я хотел, — это чтобы он скорее выставил меня за дверь, к службисту с наручниками в холле. Я постарался, чтобы мой ответ прозвучал мягко и вежливо:
— Нет, я никогда не знал, что могу читать чужие мысли, пока мне об этом не сказали сотрудники Службы Безопасности. Я ни разу не чувствовал — даже не ч-ч…
В это мгновение как будто черная молния полыхнула в самом центре моего мозга, я услышал чей-то крик… Зибелинг разглядывал меня с интересом. Весь его гнев как рукой сняло.
— Ну что же?
Я тряхнул головой, протер глаза, чувствуя холод и растерянность.
— Ничего… Нет, я не хочу читать мысли. Кому это надо? — Слова выскочили сами собой, прежде чем я мог остановиться: — Все псионы, которых я встречал, были ненормальными. Я не просто так называю их помешанными. — Я состроил гримасу.