Пойдём дальше за автором.
Он уверяет «гг. возмутившихся духом», что соотношение между народной бедностью и народной нравственностью Успенский понимает
«лучше многих поклонников деревни, для которых… деревня есть… нечто вроде либерального паспорта, которым в эпохи, подобные переживаемой, запасаются обыкновенно все неглупые и практические буржуа».
Почему бы это, думаете вы, г. народник, происходит такая прискорбная и обидная для человека, желающего представлять интересы труда, вещь, как обращение в «либеральный паспорт» того, в чём он видит «залоги будущего»? Это будущее должно исключать буржуазию, – а то, через что хотите вы идти к этому будущему, не только не встречается враждебно «практическими и неглупыми буржуа», а напротив, охотно берётся и берётся за «паспорт».
Как вы думаете, мыслима ли была бы такая скандальная вещь, если бы «залоги будущего» стали указывать вы не там, где социальные противоположности, свойственные тому строю, в котором хозяйничают «практические и неглупые буржуа», находятся ещё в неразвитом, зачаточном состоянии, а там, где они развиты до конца, до nec plus ultra[222], где нельзя, следовательно, ограничиваться паллиативами и полумерами, где нельзя утилизировать desiderata[223] трудящихся в свою пользу, где вопрос поставлен ребром.
Не говорите ли вы сами ниже такой вещи:
«Не хотят понять пассивные друзья народа той простой вещи, что в обществе все действующие силы слагаются, обыкновенно, в две равнодействующие, взаимно-противоположные, и что пассивные силы, не принимающие, по-видимому, участия в борьбе, служат только той силе, которая в данную минуту имеет перевес» (с. 132).
Разве деревня не подпадает под эту характеристику, разве она – какой-нибудь особый мир, в котором нет этих «взаимно-противоположных сил» и борьбы, чтобы о ней можно было говорить огулом, не боясь сыграть на руку «имеющей перевес силе»? Разве, раз уже речь пошла о борьбе, основательно начинать с того, где содержание этой борьбы загромождено кучей посторонних обстоятельств, мешающих твёрдо и окончательно отделить друг от друга эти взаимно-противоположные силы, мешающих видеть ясно главного врага? Не очевидно ли, что та программа, которую выставляет автор в конце статьи, – образование, расширение крестьянского землевладения, уменьшение податей – не в состоянии затронуть ни на йоту того, кто имеет перевес, а последний пункт программы – «организация народной промышленности» – уже предполагает, ведь, что борьба не только была, но, сверх того, что она уже кончилась победой? Ваша программа сторонится от того антагонизма, наличность которого вы сами не могли не признать. Поэтому она и не страшна хозяевам «новомещанского наслоения». Ваша программа – мелкобуржуазная мечта. Вот почему только и годна она на то, чтобы быть «либеральным паспортом».
«Люди, для которых деревня есть отвлечённое понятие, а мужик – отвлечённый Нарцис, даже думают плохо, когда говорят, что деревню нужно только хвалить и утверждать, что она отлично противостоит всем разрушающим её влияниям. Если деревня поставлена в такие условия, что каждый день должна биться из-за копейки, если её обирают ростовщики, обманывают кулаки, притесняют помещики, если её иногда секут в волостном правлении, то разве это может оставаться без влияния на её нравственную сторону?.. Если рубль, эта капиталистическая луна, выплывает на первый план деревенского ландшафта, если на него обращаются все взоры, все помыслы и душевные силы, если он становится целью жизни и мерилом способностей личности, то разве можно скрывать этот факт и говорить, что мужик есть такой Косьма-бессребреник, которому вовсе не нужны деньги? Если в деревне заметны стремления к розни, расцветает пышным цветом кулачество и стремится к закабалению слабейшего крестьянства в батраки, к разрушению общины и т. д., то разве можно, спрашиваю я, скрывать все эти факты?! Мы можем желать более обстоятельного и всестороннего их исследования, можем объяснять их себе гнетущими условиями бедности (с голоду люди воруют, убивают, а в крайних случаях даже едят друг друга), но скрывать их совсем невозможно.
Скрывать их значит защищать statum quo[224], значит защищать пресловутое laissez faire, laissez aller[225], пока грустные явления не примут ужасающих размеров. Подрумянивать истину вообще всегда излишне».
Опять-таки, как хороша эта характеристика деревни и как мелки выводы из неё! как верно подмечены факты и как мизерно объяснение, понимание их! Снова видим мы тут гигантскую пропасть между desiderat'aми насчёт защиты труда и средствами их осуществления. Капитализм в деревне – это для автора не более как «грустное явление». Несмотря на то, что он видит такой же капитализм и в городе в крупных размерах, видит, как капитализм подчинил себе не только все области народного труда, но даже и «прогрессивную» литературу, преподносящую буржуазные меры от имени народа и во имя народа, – несмотря на это, он не хочет признать, что дело в особой организации нашего общественного хозяйства, и утешает себя мечтами, что это только грустное явление, вызванное «гнетущими условиями». А если-де не держаться теории невмешательства, тогда можно устранить эти условия. Да, если бы да кабы! Но никогда ещё не бывало на Руси политики невмешательства; всегда было вмешательство… в пользу буржуазии, и только сладкие грёзы «послеобеденного спокойствия» могут породить надежду на изменение этого без «перераспределения социальной силы между классами», как говорит г. Струве.