— A! Лизавета Александровна! здраствуйте, — сказалъ онъ, увидавъ меня, и все лицо его отъ бороды до лба просіяло той милой, дружески-спокойной улыбкой. — Наконецъ-то удалось увидать васъ. Такъ-то лучше.
— Разв вы не любите ея новую прическу? — спросила Маша. — А я нахожу, что къ ней очень идетъ.
— А я ненавижу всякое фр, фр, фр! — сказалъ онъ. — Зачмъ? Эти барышни, что были здесь, теперь возненавидли ее за это сизое платье <я и поговорить не смлъ цлый день>, и самой ей неловко было, да и не красиво. То ли дло — такъ опять запахло фіялкой и Александръ Иванычемъ и всмъ хорошимъ. —
Я только улыбалась и молчала. Маша видла, что я нравлюсь ему, и ршительно не понимала, что это значило. Какъ не любить, чтобы женщина, которую любишь, выказывалась въ самомъ выгодномъ свт? А я уже понимала, чего ему надо. Ему нужно было врить, что во мн нтъ кокетства, чтобы <сильне> любить меня, и когда я поняла это, во мн и тни не осталось кокетства нарядовъ, причесокъ, движеній. Правда, явилось тогда во мн блыми нитками шитое кокетство — простота, тогда, когда еще не могло быть простоты. И онъ врилъ, что во мн не было кокетства, а были простота и воспріимчивость, которыхъ ему хотлось во мн. <Какъ часто въ это время я видла, какъ онъ приходилъ въ восторгъ отъ своихъ собственныхъ мыслей, которыя я ему высказывала по своему, какъ онъ наивно радовался на самаго себя, видя, воображая, что радуется на меня. Однако> Женщина не можетъ перестать быть кокеткой, когда ее любятъ, не можетъ не желать поддерживать обмана, состоящаго въ томъ убжденіи, что она лучшая женщина въ мір, и я невольно обманывала его. Но и въ этомъ какъ онъ высоко поднялъ меня отъ того, что я была прежде. Какъ легче мн было и достойне — я чувствовала — выказывать лучшія стороны своей души, чмъ тла. Мои волосы, руки, мои привычки, какія бы он не были, хорошія или дурныя, мн казалось, что онъ вс зналъ и сразу оцнилъ своимъ проницательнымъ взглядомъ, такъ что я ничего кром желанія обмана, ломанья не могла прибавить къ своей красот, душу же мою онъ не зналъ, потому что онъ любилъ ее, потому что въ то самое время она росла и развивалась, и тутъ-то я могла и обманывала его. Притомъ какъ мн легко стало, когда я ясно поняла это. Эти смущенье, стсненность движеній совсмъ изчезли во мн, какъ и въ немъ. Я чувствовала, что спереди ли, съ боку, сидя или ходя онъ видлъ меня, съ волосами кверху или книзу, — онъ зналъ всю меня <(и мн чуялось, любилъ меня какой я была) я не могла ни на одинъ волосъ крпче привязать его. Но за то> Я даже не знаю, была ли бы рада, ежели бы онъ вдругъ сказалъ мн, что у меня глаза стали лучше. Зато какъ отрадно и свтло на душ становилось мн, когда пристально вглядываясь въ меня и какъ будто вытягивая глазами изъ меня ту мысль, которую ему хотлось, онъ вдругъ, выслушавъ меня, говаривалъ тронутымъ голосомъ, которому онъ старался дать шутливый тонъ: — Да, да, въ васъ есть. Вы отличная двушка, это я долженъ вамъ сказать. Вы интересная двушка, не interessante, а интересная, [такъ] что мн хотлось бы узнать конецъ отличной вещи, которую я въ васъ читаю.