Ответ же на первый — о воспитании религиозном и нравственном — вытекает из 2-го. Воспитание волченка, ласточки и ребенка подчиняется одному закону: воспитываемый подчиняется, как нынче говорят, внушениям воспитателя, и потому для того, чтобы хорошо воспитать, надо самому быть хорошим. Всё воспитание в этом. И это очень радостно, п[отому] ч[то] лишнее побуждение к совершенствованию.
Что же касается до ответов на вопросы, к[оторые] задают дети о боге, будущей жизни и т. п., то ответы эти не важны. Разумеется, лучше ответить разумно; но если бы и отвечать совершенный вздор, как это мы видим на опыте, как, н[а]п[ример], то, что бог троица послал своего сына искупить грехи и т. п., то это не беда. Дети, еще больше, чем большие, не верят словам и не обращают на них внимания, а верят делам. И потому опять всё сводится к примеру нравственной, доброй жизни. А для руководства в доброй жизни совсем не нужно знать, что такое бог, что будет на том свете и т. п. Добро ведь тогда только добро, когда делается без всякого ожидания наград, а только для добра, и потому делать его можно, не рассуждая ни о боге, ни о вечной жизни. И стоит начать делать его, чтобы увидать, что и бог и вечная жизнь и есть это самое делание добра. — Жму ваши руки и желаю вам всего хорошего.
Л. Толстой.
Печатается по машинописной копии из A4. Автограф находился у адресата в Копенгагене. Впервые опубликовано в сборнике «Летописи», 12, стр. 46. Дата машинописной копии.
Петр Готфридович Ганзен (Hansen Peter Emanuel, 1846—1930) — датчанин, переводчик, писатель и педагог, принявший русское подданство. Перевел на датский язык ряд произведений Толстого; автор воспоминаний о Толстом «Пять дней в Ясной Поляне. (В апреле 1890 г.)» — «Исторический вестник» 1917, 1 (CXLVII), стр. 140—161, и статьи «Толстой и Ибсен» — газета «Politiken», номер от 25 декабря 1917 г.
Анна Васильевна Ганзен, рожд. Васильева, — вторая жена П. Г. Ганзена, переводчица.
Ответ на письма П. Г. и А. В. Ганзен от 16 апреля 1890 г. по поводу переводов «Крейцеровой сонаты» и «Плодов просвещения» на датский язык и с вопросами о религиозном воспитании.
1 Портрет датского писателя Серен Обю Киркегора (Sören Kierkegaard, 1813—1855), представляющий фотографию с рисунка карандашом 1838 г., и две его книги: «Enten-Eller» («Одно из двух») и «Stadien paa Lebens» («Стадии жизненного пути»).
2 Ганзен, кончавший в то время свой перевод «Крейцеровой сонаты» на датский язык, писал Толстому, что ожидает последнюю версию «Послесловия» для перевода и напечатания вместе с «Крейцеровой сонатой».
Послесловие было привезено в Петербург И. И. Горбуновым-Посадовым, с которым было прислано и это письмо Толстого Ганзену.
3 Ганзен писал Толстому: «Не успел я еще приступить к переводу комедии Вашей.... «Плоды просвещения», а из Копенгагена уже сделали мне запрос о разрешении поставить ее на сцену в моем переводе. Насколько мне известно, театр этот — «Dagmartheatret» — пользуется хорошей репутацией, и весьма интересно посмотреть со временем, какой выйдет результат из этой попытки, которая, если состоится, является первой попыткой поставить русскую пьесу на датскую сцену».
69. Г. А. Русанову.
1890 г. Апреля 27. Я. П.
С большой радостью получил ваше длинное (жалею, что оно было не длиннее) и потом короткое [письмо] и каждый день собираюсь ответить и не успеваю: то письменные занятия (послесловие, к[оторое], кажется, кончил и послал в П[етер]б[ург] и Черткову, вам пришлю), то посетители, то теперь работа в поле, к[оторой] предаюсь с большой радостью. Не успеваю написать как следует, а письмо ваше остается неотвеченным. Хоть как придется напишу.
1Благодарю вас за ваше письмо. Я его читал про себя и вслух жене и знакомому. Ваше суждение о смысле Кр[ейцеровой] С[онаты] разумеется вполне верно. Вы меня знаете и понимаете лучше меня самого. И это не шутка. Во время процесса — иногда (особенно последний раз) болезненного прохождения через меня мыслей — я не успеваю их усвоить. И часто, от других слыша их, я понимаю яснее. А я не знаю никого, кто бы так тонко и верно понимал мои мысли, как вас. —
Очень, очень рад был слышать о вас. Узнал о вас еще и по письму Пастухова.2 Ни на ком больше, как на вас, не видно того, какое суеверие — телесное здоровье. Я знаю это и по себе. Не могу я так прыгать, бегать, как прежд[е], скоро не буду в состоянии так ходить и совсем ходить. Какая же разница? Разница в большей или меньшей степени одного из самых несущественных моих свойств. Вот если бы вы и я лишились бы способности любить. А этого нет. Про себя скажу, что с каждым годом, часом всё легче хоть не любить, а не злиться, прощать и радоваться на доброе. Уверен, что у вас тоже, и желаю вам одного этого.