Лев Николаевич Толстой, величайший художник-реалист, овеянный всемирной славой, стал выразителем нарастающего протеста угнетенного народа всей России. «Его устами говорила вся та многомиллионная масса русского народа, которая уже ненавидит хозяев современной жизни, но которая еще не дошла до сознательной, последовательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними».1
Чем острее становились классовые противоречия в России и во всем буржуазном мире, тем острее ощущал Толстой зло капиталистического строя, тем яростнее протестовал он против этого зла. И тем с большей очевидностью обнаруживалось вопиющее несоответствие между силой, искренностью, страстностью этого протеста и полной беспомощностью, бессилием, реакционной утопичностью религиозно-морального учения Толстого, отражавшего «незрелость мечтательности» русского патриархального крестьянства.
Ни один из великих художников мировой литературы (до Горького) не был связан с простыми людьми, с трудящимися так непосредственно и близко, как Толстой. Эти связи возникли у него задолго до перелома в его взглядах: достаточно вспомнить такие существенные моменты его биографии, как деятельность в качестве мирового посредника во время крестьянской реформы, преподавание в Яснополянской школе. Постоянно общаясь с крестьянами, горячо интересуясь их жизнью, Толстой усваивал их мировоззрение, их взгляд на вещи. Переход его на позиции патриархального крестьянства — переход, вызванный острой ломкой старых устоев русской деревни, — подготовлялся в течение длительного времени.
В начале 90-х годов, когда во многих губерниях России разразился голод, Толстой не мог остаться в стороне от народного бедствия: он организовал широкую кампанию помощи крестьянам, пострадавшим от неурожая. Эта помощь еще больше упрочила тесную связь Толстого с тружениками земли. Великий писатель сам сознавал, ценил и подчеркивал эту связь. «Нынче приехал американец посетитель и говорит, что Америка совершенно та же Россия, но только там нет мужика. Он этим хотел прельстить меня. А я подумал: я бы давно уже умер бы от тоски и отчаяния, если бы его — мужика — не было».2 Эти строки раскрывают глубочайший демократизм мышления Толстого и вместе с тем подлинно народные истоки его любви к родине. Для Толстого Россия была немыслима без мужика. В мужике для него воплощалась сила родной страны, ее красота, ее будущность, ее национальное своеобразие.
Отражая думы и чаяния трудящихся деревни, Толстой выдвигал, как главный социальный вопрос эпохи, крестьянский вопрос.
Невыносимо тяжелое положение крестьянства, замученного малоземельем, растущими год от года недоимками, принудительными отработками, произволом помещиков и царской администрации, освещено во всех основных художественных произведениях Толстого последнего периода его жизни. Вопрос о судьбах русской деревни, об ее исконных наболевших нуждах многократно поднимался Толстым в его публицистических работах (и, в частности, в статье «Голод или не голод?», написанной в неурожайном 1898 году, когда писатель возобновил свою деятельность по оказанию помощи голодающим крестьянам). Земельный, крестьянский вопрос занимает много места и в Дневниках Толстого, и в его письмах.
Толстой был страстным противником помещичьего землевладения. Он убежденно и неутомимо доказывал, что лица, не работающие на земле, не должны иметь права владеть ею:
«Казалось бы, должно бы быть ясно каждому образованному человеку нашего времени, что исключительное право на землю людей, не работающих на ней и лишающих доступа к ней сотни и тысячи бедствующих семей, есть дело прямо столь же злое и подлое, как обладание рабами, а между тем мы видим quasi-образованных, утонченных аристократов, английских, австрийских, прусских, русских, пользующихся этим жестоким и подлым правом, не только не стыдящихся, но гордящихся этим. Религия благословляет такое обладание и наука политико-экономическая доказывает, что это так и должно быть для наибольшего блага людей».3
Но политическая незрелость Толстого сказывалась в том, что он допускал возможность мирного преобразования земельных отношений. Он склонен был считать реальным выходом из создавшегося тяжелого положения русского крестьянства утопические проекты американского экономиста Генри Джорджа, предлагавшего спасти трудящийся народ от нужды и обнищания путем национализации земельных богатств и введения высокого государственного налога («единого налога») на землю. Толстой в ряде статей и письмах много раз одобрял систему взглядов Генри Джорджа. Но фактически Толстой в своих социальных требованиях, конечно, существенно отличался от этого радикально-буржуазного идеолога, которого Ленин язвительно назвал «социалистом-реакционером».4 Толстой хотел не только ограничить помещичью эксплуатацию: его протест был направлен против всякого угнетения человека человеком.