В 1896 году в письме к детской писательнице А. М. Калмыковой Толстой высказывает свои соображения об освободительном движении в России. Он отрицает практическое значение революционной деятельности Разина и Пугачева, Радищева и декабристов, революционеров 60-х годов и народовольцев, которые, по его мнению, не привели к реальному улучшению положения трудовых масс, вызвав только усиление реакции, испуг и ожесточение правящих кругов.
Неверие Толстого в плодотворность «первого», «кровавого», выхода подкреплялось его раздумьями над опытом буржуазных революций в Европе.
Русская буржуазно-демократическая революция была буржуазной революцией эпохи империализма. К началу XX века в большинстве государств Западной Европы уже длительное время существовал буржуазный строй. Мир капиталистических отношений не был для Толстого, в отличие от передовых буржуазных идеологов XVIII века, туманной утопией равенства и братства. Глубоко справедлива была данная Толстым критика современного ему капиталистического строя, породившего чудовищную эксплуатацию трудящихся классов, рабство, классовый антагонизм и захватнические войны. Толстой видел, что те высокие идеалы, во имя которых на Западе возводились баррикады и лилась кровь, оказались фикцией: собственнические отношения не уничтожились, только более скрытыми стали формы угнетения, а труженик-земледелец попрежнему был лишен достаточного надела земли. Но из своих верных и глубоких наблюдений Толстой делал ложные и реакционные выводы о бесплодности и бесполезности революций, которые — с его точки зрения — никогда еще не приносили человечеству «блага».
Толстой был свидетелем поражения первой гражданской войны между пролетариатом и буржуазией во Франции, революции 1848 года в Германии и Италии, поражения парижских коммунаров и наступившего затем периода относительного затишья в Западной Европе. Весь этот большой материал истории используется писателем для аргументации против революций, для утверждения, что на данном историческом этапе борьба с господствующими классами, обладающими армией и другими мощными средствами подавления, обречена на неудачу. «Вся первая половина XIX века полна попыток разрушить насильственной революцией деспотический государственный строй. Все попытки кончились реакцией, и власть правящих классов только усилилась. Очевидно, — резюмирует Толстой, — революция не может теперь одолеть государственную власть»35.
«В наше же время революции и свержение правительств прямо невозможны»36, — гласит вывод Толстого. Таким образом, Толстой как бы оправдывал нерешительность, колебания патриархального русского крестьянства, стихийно искавшего новой жизни, но в то же время не созревшего для предстоящего революционного переворота.
«Принадлежа, главным образом, к эпохе 1861—1904 годов, Толстой поразительно рельефно воплотил в своих произведениях — и как художник, и как мыслитель и проповедник — черты исторического своеобразия всей первой русской революции, ее силу и ее слабость»37, — указывал Ленин.
Русская революция, в которой буржуазия играла контрреволюционную роль, не могла вызвать к жизни прогрессивных буржуазных идеологических течений. В эпоху империализма, когда полностью раскрылись все глубокие и непримиримые противоречия капитализма, когда стали очевидными и несомненными признаки его загнивания и распада, когда перед рабочим классом стояла задача борьбы за социализм, исключалась всякая возможность прямой и сознательной защиты буржуазных принципов общественных отношений.
В передовых европейских странах в XVII—XVIII веках буржуазная революция являлась актом рождения нового строя, который в то время казался ее защитникам еще абсолютно прогрессивным явлением. Идеологам и участникам тогдашних революций вполне искренне представлялось, что утверждаемое ими новое общественное состояние есть необходимое условие всеобщего блага и счастья, отвечает всенародным интересам. «То были иллюзии неизбежной, немедленной и полной победы «свободы, равенства и братства», иллюзии насчет не буржуазной, а общечеловеческой республики, республики, водворявшей мир на земле и в человецех благоволение. То были иллюзии... насчет абсолютной противоположности отжившего феодализма и нового свободного, демократического, республиканского порядка, буржуазность которого не сознавалась вовсе или сознавалась до последней степени смутно»38, — объяснял Ленин своеобразие идеологической мысли прогрессивного этапа буржуазной истории.