Ни при какой покупкѣ у меня не было такой рѣшительности, какъ при этой. Я написалъ повѣренному въ Самару и просимую цѣну намѣренъ дать. Разумѣется, прежде хочу твоего одобренія.12 Для того, чтобы имѣнье принесло доходъ и окупилось, нужно лѣто будущее прожить въ немъ. Вчера я ѣздилъ къ будущему сосѣду, — Тимротъ,13 лицеистъ, съ женой и 5 дѣтьми. И не могу тебѣ сказать, съ какимъ удовольствіемъ и грустью немного, я видѣлъ чайный столь, дѣти. Одинъ въ коклюшѣ, няни. Однимъ словомъ, Европа. Домикъ маленькій, стоитъ весь 600 р[ублей], посаженный садикъ, тѣни ни какой, но степной воздухъ, купанье, кумысъ, верховая ѣзда. Тоже было бы у насъ. Местность этой земли живописная, — гористая, кромѣ лѣса. Вода будетъ вездѣ, гдѣ запрудишь прудъ.
Я тебѣ писалъ прислать банковый билетъ въ Самару. Если ты не посылала, то подожди. Тогда, если буду покупать, можно, будетъ телеграфировать. —
Нынче мы ѣдемъ съ Степой на своей лошади, на дрогахъ въ Бузулукъ на ярманку. Отсюда 90 верстъ. Для покупки здѣсь имѣнья особенно соблазняетъ простота, и честность, наивность, и умъ здѣшняго народа. Ничего похожаго нѣтъ съ нашими іорниками. Заманчиво тоже здоровый климатъ и простота хозяйственныхъ пріемовъ.
Доходъ получается здѣсь въ 10 разъ противъ нашего, а хлопотъ и трудовъ въ 10 разъ меньше.
Прощай, душенька, голубчикъ; когда поцѣлую тебя? — Цѣлую всѣхъ.
Печатается по автографу, хранящемуся в АТ Б. Впервые отрывок из письма опубликован в Б, II, 1908, стр. 174—175; полностью — по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 86—89. Датируется на основании начальных слов письма: «нынче утром 27 числа». С. А. Толстая получила это письмо 9 июля (по письму от 10 июля).
В письме С. А. Толстой, на которое здесь отвечает Лев Николаевич, она дает такую картину жизни в Ясной поляне: «Сегодня к Тане [Т. А. Кузминской] приезжали Быковы [дочери тульского вице-губернатора], и дети очень просили опять играть в бары. Мы все играли: и Кузм[инские], и Леонид [кн. Оболенский], и Быковы, и Лиза с Варей, и я, и Ханна, и Славочка [Берс], и Сережа с Таней. Было очень оживленно; вечер был чудесный, и мы потом провожали Быковых в катках, на лошадях Леонида, а Таня с Кузминским верхом. Когда мы ехали домой, это было лучшее время с тех пор, как ты уехал. Так было тихо, и такая чудесная луна отражалась в парах, которые поднимались, и не было, главное, этого одуряющего шума и суеты, которые меня так оглушали эти дни. Мы все ехали молча, и я всё думала о тебе, воображая, что ты на Волге и тоже верно любуешься чудным вечером. Без тебя у нас ужасное движение: то купаются, то катаются, то игры, то пенье, гулянье; но во всем этом шуме без тебя всё равно как без души. Ты один умеешь на всё и во всё вложить поэзию, прелесть и возвести всё на какую-то высоту. Это, впрочем, я так чувствую; для меня всё мертво без тебя. Я только без тебя то люблю, что ты любишь, и часто сбиваюсь, сама ли я что люблю, или только оттого мне нравится что-нибудь оттого, что ты это любишь. Не надоедает ли и развлекает ли тебя Степа? Что твое здоровье, что твое расположение духа? Дети понемногу учатся, купаются, и что-то нежны очень ко мне. Чувствуют ли это они, что тебя нет, или так пришлось, я не знаю. Оболенский ужасно старается во всем помогать и услужить; а Варю и Лизу мне так приятно иметь здесь, что лучше утешенья, как теперешнее мое общество — я и не желаю. Особенно мне милы они потому, что они твои, от них твоим духом пахнет». (ПСТ, стр. 91—92.)