5 Татьяна Андреевна Берс и Татьяна Львовна Толстая, которой было семь месяцев.
6 Весной 1865 г. возобновился роман между С. Н. Толстым и Т. А. Берс. С. А. Толстая записала в дневнике под 9 июня 1865 г.: «Третьего дня всё решилось у Тани с Сережей. Они женятся. Весело на них смотреть ..... Они в аллеях в саду, я играла роль какой-то покровительницы. Свадьба через 20 дней или больше..... Мы поедем скоро в Никольское, там и свадьба будет». Под 12 же июля мы читаем: «Ничего не сделалось, Сережа обманул Таню. Он поступил, как самый подлый человек».
7 21 мая.
8 Варвара Валерьяновна Толстая.
40.
1865 г. Мая 21. Никольское.
Пятница, 21.
Пишу тебѣ въ 12 часовъ дня изъ Никольскаго, куда я сейчасъ пріѣхалъ отъ Дьякова.1 Начну сначала. Въ Никольское я пріѣхалъ часу во второмъ на разсвѣтѣ. Очень усталъ и на новомъ мѣстѣ долго не заснулъ. Проснулся въ 11-мъ. Т[атьяна] Д[митріевна]2 угащивала меня чаемъ и хотѣла готовить обѣдъ, но я рѣшился ѣхать къ Дьякову. Хозяйство хорошо, и Иванъ Иванычъ3 хорошъ. Xлѣбà здѣсь гораздо лучше нашихъ, но 20 дес[ятинъ] свекловицы погибаютъ отъ мушкары. Я все вралъ, что въ Никольскомъ 800 четв[ертей] овса. Здѣсь 500 четв[ертей] ржи и 480 четв[ертей] овса. Такъ что денегъ гораздо больше, чѣмъ я предполагалъ. Тысячи на 21/2. Я не нарадуюсь своему счастью, что у меня здѣсь Иванъ Иванычъ. Трезвый, честный и порядочный человѣкъ.
Итакъ, я потолковалъ съ Ив[аномъ] Иван[овичемъ], посмотрѣлъ сады, скотину (все хорошо) и поѣхалъ къ Дьякову. Ближе, чѣмъ 15 верстъ. У Дьякова прелесть что за домъ, что за балконъ, лучше вашего Покровского,4 какъ песочкомъ усыпаны дорожки, какая ограда.5 Все отлично. А вошелъ къ нему, онъ въ 4 часа еще не одѣвался. Жена6 съ самаго пріѣзда все хвораетъ ревматизмами въ головѣ, и Маша7 заболѣла только утромъ — маленькій жаръ. Кромѣ того, что онѣ больны, видно, что она скучаетъ, и онъ опустился — пасмурно у нихъ. Онъ въ полѣ ни разу не былъ. Онъ очень радъ былъ, что его зовутъ къ намъ, и ему хочется. Ежели его жена и Маша поправятся (нынче имъ уже было лучше), онъ пріѣдетъ завтра ко мнѣ, и мы вмѣстѣ пріѣдемъ. Несмотря на его уныніе и апатію къ хозяйству — оно идетъ у него все таки на большую ногу. — Я все таки у него очень пріятно провелъ день. Но съ усталости или съ чего — не знаю, спалъ ночь прескверно, и почувствовалъ себя нехорошо, и потому не уѣхалъ, какъ хотѣлъ вечеромъ или рано утромъ, и потому опоздалъ тебѣ письмомъ. — Теперь въ Никольскомъ получилъ отвѣтъ отъ дурака Посредника, посылалъ Ив[ана] Иван[овича] къ землемѣру, а самъ поѣду (выспавшись) по лѣсамъ и полямъ. Задержать меня ничего, кажется, не можетъ, и къ обѣду, самое позднее, я пріѣду въ воскресенье. — Нынче я начинаю безпокоиться и чувствовать себя одинокимъ, и очень радъ буду твоему письму. Я во все время ни на кого не сердился и не увлекался ничѣмъ, но пасмурно,8 погода все хуже и хуже.
Прощай, душенька. Иду спать.
Устроимся мы всѣ въ Никольскомъ прекрасно.9 Только перегородку переставить, нужникъ придѣлать и одну комнатку подклеить. — Тетинькѣ будетъ комната, и Танѣ комната. Когда пріѣду, все растолкую.
На четвертой странице: Ея Сіятельству Графинѣ Софьѣ Андревнѣ Толстой. На Лапотковскую станцію.
Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 42—43. В ПЖ датировано: апрель или май.
1 Дмитрий Алексеевич Дьяков (1823—1891), сын Алексея Николаевича (1790—1837) и Ирины Дмитриевны, рожд. Полторацкой, майор уланского полка, помещик, владелец имения Черемошня в Новосильском уезде Тульской губернии. В. В. Нагорнова так характеризует его: «Это был человек типа сороковых годов. Барин в душе, образованный и образцовый хозяин. Я как сейчас вижу его: плотный, белокурый, широкоплечий, ростом выше среднего; его лицо выражало доброту с оттенком юмора, свойственного его характеру» (Иллюстр. прил. к «Новому времени» за 1916 г., № 14434). Другая племянница Толстого Е. В. Оболенская описывает Дьякова: «Он был очень хорошим человеком, но совсем другого склада, чем дядя. Веселый, остроумный, с большим юмором, рассказывая самые печальные вещи, он вдруг ввернет такую фразу, что невольно засмеешься. Горячий, благородный, он к жизни относился серьезно, но умствование ему было чуждо; он не задавался никакими вопросами и жил, мало анализируя свои чувства. Он немного отдалился от Льва Николаевича, когда в воззрениях этого последнего на жизнь, на смысл жизни совершился переворот; он как будто перестал понимать его. Помню, как-то после какого-то разговора со Львом Николаевичем, он с присущей ему горячностью сказал: «Я привык разговаривать с Левочкой, а это разве Левочка — это какой-то бог Саваоф» («Октябрь» 1928, № 9—10, стр. 228). Д. А. Дьяков был дружен с Толстым с молодых лет. О своем изображении дружбы между Иртеневым и Нехлюдовым (в «Отрочестве») Толстой писал: «Материал для этого описания дружбы дала мне позднейшая дружба с Дьяковым в первый год моего студенчества в Казани». Толстой был в постоянной переписке с Дьяковым. По свидетельству сына Дьякова, большое количество писем Толстого, остававшихся у Дьяковых, погибло в Москве. О Дьякове см. гл. V в книге И. Л. Толстого «Мои воспоминания». М. 1914.