Сегодня рождение Сережи; я ему подарила шашки и белые кирпичики. Он очень был доволен и очень мил целый день. Вечером он меня стал целовать и за что-то благодарить, потому что, верно, был счастлив. Ему и все подарили: Таня — лото, тетенька Полина, которая опять приехала нынче утром, — чудесную чернильницу; мама — зоологическое лото, потом часы, конфеты и проч. Мы, было, собирались после обеда ехать в Засеку чай пить и взять с собой всех детей и разные лакомства, но нагнало туч, была гроза, сильный дождь, и мы остались. Сережа очень пристрастился к игре в шашки, потом играли в лото, и дети были очень веселы. Ханна опять больна, у ней опять лихорадка и боль в лице и зубах. Нынче ей получше, но она всё еще сидела внизу. Вчера мы, было, поехали к обедне, но когда приехали в церковь, обедня уже отошла. Отслужили в семь часов утра, потому что было молебствие. Жаль было, потому что я забрала всех пятерых детей и хотела их причащать. Теперь сырая погода, и не знаю, когда опять соберусь. По этому можешь судить, что дети все, слава богу, до сих пор здоровы и только еще поправляются. Я тоже, даже слишком здорова... Мама весела, и днями бывает ей гораздо лучше, а иногда делается одышка. Таня очень возится с детьми и иногда приходит в озлобленное волнение. Отказавшись от немки, она уже не считает себя в праве жаловаться и сама возится с детьми больше, чем прежде. Вчера она от мужа получила длинное письмо из Одессы. Он очень восхищается морем, пишет длинный реэстр, что купил, но скучает без своих. Вчера же братья писали к мама. Николенька [сын М. Н. Толстой] и Володя [брат С. А. Толстой] мрачные сидят друг против друга и упорно молчат. Николенька будто бы на днях поступает в полк, но очень неохотно». (ПСТ, стр. 100—104.)
91.
1871 г. Июня 23. Каралык.
Съ радостью пишу тебѣ1 хорошія вѣсти, милый другъ, о себѣ, т. е. что два дня послѣ послѣдняго письма моего къ тебѣ, гдѣ я жаловался на тоску и нездоровье, я сталъ себя чувствовать прекрасно, и совѣстно, что я тебя тревожилъ. Не могу, по привычкѣ, ни писать, ни говорить тебѣ того, что не думаю. Мучительно только то, что завтра двѣ недѣли, какъ я изъ дома, и ни слова еще не получалъ отъ тебя. Ужасъ беретъ, какъ я подумаю и живо2 представляю тебя и дѣтей, и все, что съ вами можетъ случиться.
Въ томъ, что я не получалъ писемъ, никто не виноватъ, кромѣ мѣстности, — 130 верстъ не почтового тракта. Завтра будетъ недѣля, что поѣхалъ посланный Башкиръ, который долженъ былъ вернуться въ воскресенье, — нынче середа, и его нѣтъ.
Теперь я узналъ новый мой адресъ, который и приложу въ концѣ. Пиши черезъ разъ: одинъ разъ въ Самару, другой разъ по новому адресу. Когда я получу письма, я напишу, какой адресъ лучше. —
То, на что я жаловался тоска и равнодушіе прошли; чувствую себя приходящимъ въ скиѳское состояніе, и все интересно и ново. Скуки не чувствую ни какой, но вѣчный страхъ и недостатокъ тебя, вслѣдствіи чего считаю дни, когда кончится мое оторванное, неполное существованіе. 6 недѣль я, день въ день, выдержу, и потому къ 5 Августа думаю, и не смѣю говорить и думать, думаю быть дома. Но что будетъ дома? Всѣ ли цѣлы, всѣ ли такіе же, какими я оставилъ. Главное, ты. Ново и интересно многое: и Башкиры, отъ кот[орыхъ] Геродотомъ3 пахнетъ, и русскіе мужики, и деревни, особенно прелестныя по простотѣ и добротѣ народа. Я купилъ лошадь за 60 ру[блей], и мы ѣздимъ съ Степой. Степа хорошъ. Иногда очень восторженъ и все съ значительнымъ видомъ ругаетъ Петербургъ, иногда пристаетъ, и мнѣ его жалко, потому что ему все таки скучно, и жалко, что онъ не въ Ясной. Разсказывать вообще я буду тебѣ много и буду сердиться, что ты слушаешь, какъ пищитъ Маша,4 а не то, что я говорю. Будетъ ли это? и когда? Я стрѣляю утокъ, и мы ими кормимся. Сейчасъ ѣздили верхомъ за дрофами,5 какъ всегда, только спугнули, и на волчій выводокъ, гдѣ башкирецъ поймалъ волченка. Я читаю погречески,6 но очень мало. Самому не хочется. Кумысъ лучше никто не описалъ, какъ мужикъ, который на дняхъ мнѣ сказалъ, что мы на травѣ, — какъ лошади. Ничего вреднаго самому не хочется: ни усиленныхъ занятій, ни курить (Степа меня отучаетъ отъ куренія и даетъ мнѣ, все убавляя, теперь уже по 12 пап[иросъ] въ день), ни чая, ни поздняго сидѣнья.
Я встаю въ 6, въ 7 часовъ пью кумысъ, иду на зимовку,7 тамъ живутъ кумысники, поговорю съ ними, прихожу, пью чай съ Степой, потомъ читаю немного, хожу по степи въ одной рубашкѣ, все пью кумысъ, съѣдаю кусокъ жареной баранины, и, или идемъ на охоту, или ѣдемъ, и вечеромъ, почти съ темнотой, ложимся спать.