— Это никого не волнует. Ты на глазах у всех признался, что убил Лейтенанта. Псы так просто не оставят это, они будут требовать твоей смерти, даже если тебя приговорят к тюремному заключению. Это всё будет напоказ, чтобы задобрить стаю, чтобы отвести внимание от себя, как это было во время чистки, — Широ смотрит на дверь, словно думает, что нас подслушивают. — А потом кто-нибудь да и пустит слух, что Лизбет была с тобой в сговоре, они начнут требовать и её смерти. Это запустит очередной механизм, который приведёт к резне. Капитаны уже не прислушиваются к мнению твоей сестры. Мы никому не можем доверять.
— И что же делать? — не понимаю я. — Если всё так оставить, всему конец.
Парень качает головой, скользя языком по губам.
— Мы работаем над этим, но пока тебе придётся быть здесь. Не делай глупостей и сиди тихо, — Широ отступает назад. — Мы тебя вытащим.
Я наблюдаю за тем, как Лейтенант Седьмого отряда направляется к выходу и, последний раз бросив на меня задумчивый взгляд, исчезает снаружи. Дверь закрывается, после чего камера снова погружается в темноту. Я падаю на подушку и кутаюсь в одеяло. Надеюсь, что они поторопятся и придумают план по моему спасению, иначе такими темпами я точно отправлюсь на виселицу. А мне ещё хочется немного пожить…
48. Побег
Сон больше не впускает меня в свои владения, заставляя находиться в маленькой мрачной камере, наполненной только тишиной и холодом. Тонкое одеяло больше не спасает, и я не нахожу лучшего способа согреться, чем тренировки. Я отжимаюсь, а когда сил на это больше не хватает, я начинаю отрабатывать удары, словно атакуя невидимого противника. Это позволяет не только избавиться от навязчивого холода, который проворно пробирается прямо к моим костям, но и скоротать время.
Ко мне больше никто не приходит, и я окончательно теряюсь во времени. Когда упражняться больше нет ни сил, ни желания, в двери открывается небольшое окошко, которое не пропускает внутрь ни единого лучика света, и в полумраке я вижу небольшой поднос с едой. Я не голоден, но кто знает, когда мне ещё позволят перекусить, поэтому я поднимаюсь с кровати и подхожу ближе, садясь на корточки. Я пытаюсь нащупать рукой отверстие, но ничего не получается, словно его вообще не существует. Поверхность плотная и твёрдая без единого выступа.
Я беру поднос в руки и возвращаюсь обратно — бордовый свет, исходящий от плинтусов, уже надоедает. Он словно кровь, словно красная тряпка для быка, я бы предпочёл находиться в полной темноте.
Еда чуть тёплая и невкусная, а самое главное: совершенно несолёная. Это какая-то каша, хлеб и сухой недожаренный кусок мяса. В принципе, есть можно. В старой группе я и не таким питался, когда у отца задерживали зарплату.
Я съедаю всё медленно и неохотно — аппетита у меня совершенно нет, но я понимаю, что если придётся самостоятельно выбираться отсюда, то мне потребуются силы. Хочется пить после тренировок, но воды, увы, мне не предоставили. Когда выберусь отсюда, заставлю Лизбет пересмотреть политику нижнего уровня, потому что условия здесь действительно невыносимые.
Тарелка пустеет, и я отношу поднос обратно к двери, после чего возвращаюсь к кровати и падаю на неё, шумно вздыхая. Холода я уже не чувствую. То ли привык, то ли моё тело ещё не остыло после упражнений.
Чувствую себя запертым в клетке диким зверем, который жаждет вырваться на свободу и разорвать в клочья своих обидчиков.
Неведение напрягает — время превращается в водоворот невыносимых мыслей и догадок, переполняющих мою голову, и я совершенно теряюсь в нём, не в силах найти путь назад. Ориентироваться я могу только по редким появлениям еды, которую мне приносят охранники нижнего уровня. С того момента, как я оказался в камере, меня кормили восемь раз. Если предположить, что в сутки мне приносили три порции, то в заключении я нахожусь уже третий день, а, может быть, даже больше.
Тренировки — это единственно, что не позволяет мне сойти с ума. Тело липкое от пота — это доставляет дискомфорт и нервирует, но упражняться я не прекращаю. Чем дольше я здесь нахожусь, тем безвыходной кажется мне ситуация.
Свет в очередной раз неожиданно наполняет камеру — я в это время насчитываю сто двадцать третий раз своих отжиманий от пола. Дыхание сбившееся, пот стекает по лицу, мышцы приятно ноют. Мне приходится зажмуриться — я падаю на локти и упираюсь в каменный пол коленом, чтобы прийти в себя от неожиданности. Я слышу, как открывается дверь, но глаз не открываю. В камеру кто-то заходит — я сажусь на полу и закрываю ладонями лицо, чтобы избавиться от боли в глазах.