…..Несколько дней отпуска прошли как в тумане: я ещё не отошёл от войны, да и как отходить, когда через несколько дней нужно будет обратно возвращаться. Постоянные мысли о батарее – как они там? Приехал ли вовремя Кирьянов? – Не давали покоя. Не давало покоя и уголовное дело: могло случиться так, что этот отпуск будет у меня последним перед тюрьмой. Но самое неприятное было в том, что страна, население не знала правды о Чеченской войне: когда я вечером включил телевизор то на меня обрушился вал вранья, искажённых фактов и словоблудия. Журналисты соревновались друг с другом, чтобы найти, придумать или просто состряпать сенсацию и другие «жареные факты», обличающие армию и искажающие истинное положение дел. Телеэкраны были заполнены мерзкими рожами «правозащитников», «друзей и подруг Дудаева» вещающих о «мерзостях» и преступлениях армии в Чечне. Из их рассказов и свидетельств получалось, что мы боремся с маленьким, гордым и независимым народом, который хочет мирно трудиться на своей земле в мире и в сотрудничестве с другими народами. Получалось, что армия выступала в роли душителя свободолюбивых и гордых людей. И ни капли правды: руководство страны хранило угрюмое молчание, вольно и невольно, давая свободу действия всем, кто хотел оболгать и опозорить солдат, офицеров, которые ценой своей жизни исправляли ошибки руководства и уничтожали бандитский режим. Дома жена тоже не хотела слышать моих рассказов, считая что если она не слышит, то и ничего не происходит. Не придало мне оптимизма и встреча с командованием дивизии, когда я пошёл разбираться насчёт моей очереди на получении квартиры. Когда уезжал в Чечню, был первым в очереди на новую квартиру, в марте Валя мне сообщила по телефону, что мы уже четвёртые в очереди, а когда я пришёл разбираться, то в очереди уже оказался седьмым. Причём, впереди меня стояло половина тех, кто просто отказался ехать в Чечню выполнять свой воинский долг и были за это уволены из армии. Заместитель командира дивизии по тылу, который был председателем жилищной комиссии, крутился как «жаренный карась» на сковородке, приводя всё новые и новые доводы для оправдания данного списка. Я же сидел и молча смотрел на полковника: спорить, приводить свои доводы было бесполезно и бессмысленно. Правильно говорил Суворов – через полгода пребывания тыловика на должности, их можно спокойно расстреливать.
Я тяжело поднялся со стула: - Товарищ полковник, когда вернусь окончательно с войны, вы уж к этому времени, наверно, разберётесь со списком и я в нём займу положенное мне место. – Полковник с облегчением начал сыпать словами, обещая всё сделать. А я же уходил с тяжёлым сердцем: если раньше считал, что меня обманывало высшее руководство страны, то сейчас этот обман приблизился почти вплотную. Честно говоря, и надежды не было на то, что полковник выполнит свои обещания.
Скромно и тихо отметили в семейном кругу моё сорокалетие. Не прибавили радости и встречи с однополчанами, вернувшимися из Чечни с 276 полком. Вроде бы времени после их возвращения прошло уже достаточно, но чувствовалось в них, несмотря на внешнюю весёлость, спокойствие - напряжённость и зажатость. Как-то вечером у ларьков встретил Игоря Карталова, в 276 полку он был командиром танковой роты: выглядел он усталым и имел не совсем здоровый вид. Обнялись, взяли пиво, рыбы и сели недалеко от КПП городка. В течении первых двадцати минут бурно, перебивая друг друга, обменялись рассказами и впечатлениями о боевых действиях, потом успокоились и уже неторопливо стали рассказывать каждый о своём.
- Боря, посмотри, - Игорь тронул меня за руку, - Унженин идёт.
Я обернулся, по крутым ступенькам КПП осторожно спускался командир миномётной батареи капитан Унженин. Даже на таком расстоянии было видно, как у него тряслась голова, а когда он подошёл к нам, стали заметны и другие последствия контузии. Обнялись, офицер стал говорить, но речь его была невнятной, нечёткой: Унженин огорчённо махнул рукой и ушёл.
- Сейчас он ещё ничего, а когда мы приехали он и ходил плохо, и почти не говорил – так капитально его накрыло. Выкарабкается, - Игорь задумчиво пожевал рёбрышко воблы, потом продолжил, - у меня тоже сейчас «крыша едет». Не контужен, не ранен, а крыша едет. Лучше бы наверно ранило, тогда было бы понятно, отчего она едет. А тут не понятно.