Ко мне с водкой и бутербродами подбежал Будулаев и налил в две кружки: - Это тебе и твоему оператору.
Я счастливо засмеялся: - Спасибо, я выпью, а Ермакову нельзя. Он свою медаль уже заработал.
Когда первые восторги утихли, командир батальона показал мне будку, обшитую шифером, на территории завода.
- Боря, там постоянно наблюдатель у них сидит. Ночью в ночник смотрит, а днём нет-нет да и мелькнёт там.
Вторая ракета прошила хрупкие шиферные стенки и взорвалась внутри будки. Был ли там в это время наблюдатель неизвестно, но теперь от будки остался лишь металлический остов и вся площадка вокруг была засыпана обломками шифера. Потом мы стрельнули по будке подъёмного крана, после взрыва будка полуоторвалась от стрелы и наклонилась под опасным углом. Четвёртую загнали через окно в цех и оттуда повалили клубы пыли и дыма. На направляющей осталась одна ракета. Ермаков высунулся из люка: - Товарищ майор, я понимаю, что ракета очень дорогая, но мне жутко хочется стрельнуть в кучу цемента и посмотреть какой получится разрыв. Можно?
- Фёдор, давай. Сегодня ты можешь всё.
Пятая ракета взорвалась в куче цемента, но результаты разочаровали оператора: - Ну, я думал пылищи будет, а тут один пшик.
Доброжелательно похлопал Ермакова по плечу: - Цемент то старый, слежавшийся вот и не получилось красивого взрыва. Но ничего, зато ты точку поставил ну очень красивую. Молодец. Медаль за мной.
У пехоты посидел совсем немного, зная что меня ждут мои товарищи. Договорившись о том, чтобы командир не узнал о сегодняшнем выезде, я уехал в батарею, а Чуватин и Седых остались у Будулаева. Встретили нас на батарее восторженно. Олег Касаткин всё смеялся: - Выхожу с кружкой из салона – флаг на трубе, пока пил водку из кружки, смотрю, а флага уже нет.
Утром провожали Фёдора на дембель. Всех увольняемых собрали перед штабом полка. В течение часа их проверяли, выдавали документы. А потом началась посадка на машины и прощание. Уже отправляли третью партию увольняемых и каждый раз у всех: и кто уезжал, и кто оставался - было тяжело на душе. Хоть и засчитывали нам в срок службы день за три, но в человеческих отношениях на войне и день за десять было мало засчитывать. Здесь люди срастались душами и воспоминание о друзьях, командирах, о совместно прожитых днях войны проносятся через всю жизнь.
Ребята уехали, а мы остались и для нас опять потекла размеренная жизнь. Вечером меня неожиданно вызвал командир полка: - Копытов, тебя на завтра вызывают в прокуратуру. Поедешь на БРДМе политработников. Удачи тебе.
Утром, с тяжёлым настроением, я выехал в аэропорт Северный, где размещалась прокуратура. Вадим Сидоренко был старшим машины и всю дорогу пытался меня подбодрить, но это у него плохо получалось. В «Северном» мы заехали на стоянку для машин и, не слезая с БРДМа, я оглядел двухэтажное, приземистое здание прокуратуры из красного кирпича, в котором должна решиться моя судьба. Больше всего моё внимание привлекали зарешёченные
окна подвалов, где располагались камеры арестованных. Вадим налил в кружки по сто пятьдесят грамм, выпили за удачу, закусили. Товуарищ хотел пошутить, но получилось неудачно: - Иди, Боря – быстрее зайдёшь, раньше выйдешь…, - и осёкся, поняв двусмысленность шутки.
Миновав на входе часового, я вошёл в здание и нашёл кабинет своего следователя, задержался на секунду перед дверью, а потом решительно толкнул дверь и зашёл в помещение. Из-за стола поднялся знакомый мне капитан, правда, он уже был майором и прошёл мне навстречу, пожал руку и усадил за стол.
Пошутил насчёт немецкой каски и, видя моё хмурое выражение лица, сам принял официальный вид.
- Вызвал я вас, Борис Геннадьевич, для того чтобы ещё раз пройтись по некоторым эпизодам и окончательно принять решение по вам. – Такое начало не предвещало ничего хорошего и я не ошибся. Майор открыл моё дело и в течение полутора часов терзал меня вопросами, сравнивая мои ответы с предыдущими: мне приходилось напрягать свои мозги, чтобы вспомнить некоторые обстоятельства тех событий. Несколько успокаивало то, что он не вёл бланка допроса, а всё это проходило в рамках беседы. Закончив с вопросами, майор достал из стола отпечатанный листок, пробежался по нему глазами и, перевернув напечатанным вниз, положил его на стол.