* * *
Мы стоим в столовой школы прапорщиков, рассуждаем о митральезах. Джек Потрошитель говорит, что револьверные орудия применялись ещё в японскую войну, но заметно себя не зарекомендовали. Вот если б начинять снаряды некоей особой взрывчаткой! Он упоённо о ней рассказывает. Саша Цветков слушает с сомнением, вздыхает: - Эх, дали б нашему батальону хотя бы один пулемёт "максим"! Да если и дадут, у нас пулемётчиков нет. - Я могу быть пулемётчиком! - восклицает Билетов. Саша не отвечает - на его лице не усмешка, а как бы намёк на усмешку. Он никогда не позволит себе насмешничать. Умный, красивый, он один у матери, отца нет. Мать - известная на весь Кузнецк портниха. Из своих шестнадцати Саша три года отработал помощником повара в ресторане Гусарова "Поречье". Билетов едко взыривается на Сашу, придумывая, как его поддеть, но тут Петя Осокин берёт Вячку за отворот шинели: - Знаешь, ты кто? Помесь Хлестакова с Хомой Брутом. Вячка в ярости подпрыгнул на месте, ударив себя каблуками по заду. Это его всегдашняя манера. Заорал на Петю: - Петушенция, враль, я твой длинный нос отсеку! Голос фельдфебеля Кривошеева, которого у нас почему-то зовут Кошкодаевым, гонит на поверку. Выбегаем во двор. Луна блестит в огромном слабо светящемся круге. Ну и стужа! После поверки ненадолго возвращаемся в столовую. Нам дают по селёдке, по куску чёрного хлеба и по кружке чая. Проглотив это, хотим жрать как волки, растравленные косточкой ягнёнка. Приказ - получить шанцевый инструмент, патроны. Затем строем направляемся на вокзал. Глубокая ночь, а Николаевская улица как-то странно, не по-военному оживлена. То и дело, визжа полозьями, лихо проносятся сани с людьми в богатых шубах. Кто-то из ездоков разудало играет на баяне. Бывшая резиденция царского генерал-губернатора (этот дом местные жители почему-то называют Караван-Сараем) ярко освещена. Мы знаем, что здесь размещается начальство, но сейчас здание напоминает увеселительный клуб: вышедший из него мужчина в пальто внакидку нетвёрдой походкой подался к автомобилю, что урчал мотором около крыльца, пьяным избалованным голосом, запинаясь, крикнул шоферу: - Смотри у меня... э-э... Чуцкаев! Чтоб ни-ничего... не забыл моего!.. Сызранец Мазуркевич, ученик фотографа, удивляется: - Что празднуют-то? - Может, уже знают о нашем наступлении? - предположил его земляк Чернобровкин. Раздаются злой смех, ругань Селезнёва: - Оренбург пропивают! Проходим Неплюевской улицей. Горят окна ресторана гостиницы "Биржевая", доносятся звуки оркестра. Из распахнутых дверей вываливаются господа в одних сюртуках, хватают пригоршнями снег с сугробов, прикладывают к багровым лицам. От съеденного и выпитого им так жарко, что надобно взбодриться. С наслаждением вдыхают ледяной обжигающий воздух, из ртов вырываются облачка пара. Один из гуляк кричит нам: - Ребятушки-земляки, самарские есть? Какой полк? Победа будет? - А ну, без вопросов! - рявкнул на гуляку Кошкодаев, шагая обочь колонны. У него тяжёлая поступь, голова ушла в широкие прямые плечи. Слышу, как он скрипуче ругается сам с собой: - Город на осадном положении, а где порядок?
* * *
- Гляди, Лёнька, и в кафе "Люкс" кутят! - на ходу поталкивает меня плечом Билетов. Наша колонна движется мимо красивого пятиэтажного дома, цокольный этаж занимает кафе. Вячка повернул голову к манящим окнам. - Лёнька, а ты съел бы на пари сорок блинов с икрой? Куда тебе, немчура. А я бы съел! - Второй Собакевич! - насмешливо обронил Осокин, тут же словил от Вячки "длинноносого вральмана", "клювомордника" и "быкоглазого петуха". Билетов ругается вполголоса, чтобы не слышал Кошкодаев. С сипением втянул воздух. - С кем пари, что Гога съест пятьдесят блинов? Впереди меня шагает Гога Паштанов, самый старший в батальоне: ему уже восемнадцать. Окончил нашу гимназию. Пока не записался добровольцем в Народную Армию, выступал в самарском цирке гиревиком. Его отец столяр-краснодеревщик. Когда готовую мебель грузили на подводы, за одну сторону буфета брались двое грузчиков, а за другую - один Гога. Его выступление в цирке так понравилось купцу-татарину, что тот на свои деньги повёз Паштанова в Казань, и там, на празднике сабантуе, Гога бросил на лопатки знаменитого борца Ахмета Душителя. Газета "Казанский телеграф" поместила о Гоге захватывающий очерк "Юный лев Георг". Паштанов ведёт себя совершенно как взрослый. На приставания Билетова полуобернулся: - Роняешь себя, Вячеслав! Голова колонны поворачивает за угол. Нас нагоняют сани, с них кто-то в роскошной горностаевой шапке кричит: - Эх-ма, тоска-а! Всё теряем, конец! Кто остановит? Другие голоса успокаивают господина, но он не умолкает: - Братцы, накажите их! Покарайте их, братцы... - зовёт нас: - Прошу, молодцы, берите... Джек Потрошитель гневно бросает: - Закроют ему рот?! Но несколько наших, в том числе Вячка, пользуясь тем, что Кошкодаев уже за углом, бегут к саням. Вернулись. Билетов бурчит: - Там только вино да папиросы. От Кошкодаева передают команду: подтянуться! Бодро поём:
Пошёл купаться Уверлей, Оставив дома Доротею. На помощь пару, пару Пузырей-рей-рей Берёт он, плавать не умея...
Песня вызывает представление о старинной усадьбе... Тихий пруд, сад с таинственно-укромными аллеями; среди пышной зелени белеют статуи обнажённых нимф, Диониса, стройных эфебов. Купанье в жаркий день... Всё это весьма странно представлять в ночном промёрзшем городе, шагая по наезженному блестящему снегу, пуская изо рта парок.