Выбрать главу

Важное замечание странного человека, написанное спокойным почерком:

«Мои архивные изыскания о розовой чайке закончены. В завершение я перечитал Миллера „История открытия Сибири“, труды Миддендорфа и Крашенинникова, записки капитана Сарычева, отчеты Прончищева, Лаптевых, донесения Беринга. Ни один из этих прославленных северных путешественников не пишет о птицах. Не пишут о них и мужики-землепроходцы, открывавшие Сибирь. Пишут о соболе, о серебряных горах, о жемчуге северных рек, снова о соболе. И мы немного ушли от них. Соболя и жемчуг интересуют наш век. И только».

И опять на листах разбрызганы интересные сведения:

«Кошмарное убийство на Сухаревке — баба с разрезанным животом».

И наконец, выведено:

«ПЛАН ПОИСКОВ РОЗОВОЙ ЧАЙКИ

I. Все искавшие розовую чайку морские экспедиции были прикованы к морю или узкой полосе берега. Никто не искал ее на суше.

II. Нет смысла разыскивать сей феномен в хорошо изученных арктических областях. Эта птица не могла пройти незамеченной мимо людского глаза.

III. К востоку от реки Лены, между Индигиркой и Колымой, лежит одно из самых больших „белых пятен“ на карте мира. В этой громадной области полярных болот не бывал ни один путешественник.

IV. Розовая чайка скрывается там».

ПЛАН

План у меня созрел мгновенно. Надо отправиться в Мурманск, устроиться на корабль, который ходит Северным морским путем, доплыть до низовьев Колымы.

Я запихал записки обратно в портфель и оставил себе только клеенчатую тетрадь. Она, как я уже знал, содержала описание путешествия странного человека.

Уж если суждено мне ослепнуть, то успею я повидать одну из редчайших птиц на земле, морскую жизнь и другие края в пределах своего государства.

Стоило мне это решить, как болезнь моя отодвинулась куда-то и я о ней позабыл. Из неврастеника стал я роскошным мужчиной действия.

Написал я письмо Ване Берендею, чтобы прислал мою зачетку в Мурманск, главпочтамт, до востребования.

Написал письмо Ленке. Разные такие слова…

ДОРОГА

…Ехали вместе со мной вербованные мужики, тоже в Мурманск. Пропивали дорожные суммы. Один из них особенно был здоров, как вроде человек в скафандре из мышц. Сильнее всего были у него зубы, желтые, сплошные, как из дикого камня; и рвал он этими зубами все: пробки с бутылок, мясо с костей на закуску, хлеб комками от целой буханки, а водку хлестал из горлышка и только краснел.

Странные, заваленные снегом станции ковыляли за окном вагона: Шарья, Шекшима, Якшанга. Потом Котлас. Соседи мои за дорогу пропились и теперь думали о жизни. На какой-то станции, не помню, вышел я и купил им бутылку водки. Поставил на стол: похмелка. Но грубые эти люди вдруг стали отнекиваться, бонтон развели, прямо пай-мальчики, которых пихают на неслыханное преступление среди бела дня. Наконец тот, здоровый, сказал: «Ладно. Свой парень. Можно».

Выпили они эту поллитровку, и здоровый опять скомандовал: «Ша! К вечеру трезвыми быть». И всем скопом стали они интересоваться моими планами на жизнь на ближайшие пятьсот лет. Вагон дребезжал и качался, лес плыл и плыл за окошком; и в спертом духе того бесплацкартного вагона впервые я стал постигать бескорыстную радость случайного общения с людьми. Ехали мужички рубить лес по договору, уже не в первый раз, и мне предложили податься с ними, не за то, что водку поставил, а душевно: подумай, мол, если некуда, то давай с нами, дело проверенное. Но не для этого я бросал институт. Леса же я по горло за свою жизнь насмотрелся и потому отказался.

Здоровый сказал:

— Достань листочек и карандаш. Вот тебе адрес на первое время. Дарья Никифоровна. Понимающая старушка.

Я записал адрес. Прибыли мы вечером в Мурманск, и мужички взяли фанерные чемоданы с замочками, замотанные пилы, топоры и пошли, самостоятельные люди-добытчики.

Я потолкался на вокзале среди народа, лежащего вповалку на желтых вокзальных диванах с титлом НКПС.

Почему-то казалось мне, что самостоятельную жизнь надо начинать с гостиничной койки. Но в вестибюлях гостиниц сидели на чемоданах люди и безнадежно смотрели в пол.

Так очутился я на 2-й Перевозной улице по адресу, что дали лесорубные мужики. Здесь была окраина деревенского типа. Стояли деревянные дома. Из труб шел в морозное небо дым. Лаяли собаки. Темнело.

Дарья Никифоровна долго меня не впускала, расспрашивала через дверку: «Кто? Зачем? Кто сказал адрес? Как зовут? Откуда приехал?» Точь-в-точь как наши деревенские бабы, у которых, если заблудился, лучше дорогу не спрашивать; расспросят, кто, откуда, чей, зачем ходил, а потом скажут: «И не знаю, милый, что тебе посоветовать, иди по этой дорожке или вон по той, а уж как лучше, дак я не знаю…»