Промчался над крышей серпокрылый сокол-сапсан и тоже исчез. А где пролетел, там в воздухе след остался: пух да поломанные, рваные перья...
Опасность прошла — опять на той же крыше собрались голуби. А одного нет: Тимохи. И куда делся, так никто и не видел.
Вот какая история, юнги...
Сидят мои морские волки, переглядываются.
Чёрт знает что такое! Вместо истории какую-то сказочку подсунули! Несолидно получается.
Пашка Ким говорит:
— Это вы всё, наверно, выдумали, чтобы несознательные мальчишки причёсывались и умывались. Только напрасно. Мы умываемся. И даже солёной водой.
Тьфу ты, куда повернуло!
— Какой там солёной водой?
— Соль кладём в воду, чтоб всё было как в море.
Махнул я рукой:
— Не сказка это, ребята. И вовсе тут никакой морали для вас нет. А ответьте мне лучше на два вопроса. Первый: почему Тимоха на обед соколу попал? Второй: чем это перо, — я взял маховое перо со стола, — на Витькину «молнию» похоже? Кто скажет?
Морские волки наморщили лбы, переглянулись.
Молчат.
Витька Голендухин руку первый поднял:
— Разрешите?
— Давай, давай, какое тебе разрешение!
— Перья у Тимохи не в порядке были. Это — первое. А второе — лодырь Тимоха.
— Ну, не очень-то будешь лодырем, когда тобой пообедать хотят!
— Тогда не знаю.
— А ты, Паша?
— На «молнию» перо не похоже. Это тоже сказочка. А Тимоха — лодырь, ясное дело.
— Ну, вот что, юнги, садитесь-ка поближе. Сам объясню. Сначала на второй вопрос ответ. Вот — маховое перо. Посерёдке — стержень. Пустой. Раз пустой, значит, лёгкий. От него опахало идёт — ворсинки друг с дружкой соединены. Насовсем соединены или не насовсем?
Самый маленький — Аркашка Ветошкин — закричал, чтобы не опередили:
— Насовсем!
— Не насовсем, — возразил Пашка. — Если б насовсем — не разъединялись бы.
Пашка взял перо и разъединил ворсинки в трёх местах.
Я пригладил перо. Вернул его Пашке:
— Куда разрывы делись?
Перо снова гладкое, сплошное. Исчезли разрывы.
— Конечно, вы не раз это видели. Разрывы ворсинок у голубей — частое дело. А вот как поврежденья исчезают, вряд ли кто из вас заметил. Тут-то и заключается самое главное. Ведь как это происходит? Голубь ворсинки на пере растрепал, — смотришь, прошёлся клювом по перу — и нет разрыва. Отчего это? Ну, вот хоть ты, Виктор. Как ты думаешь?
Витька молчит, косится на Пашку: «Друг ещё! Подсказать не можешь! Не урок ведь!»
А Пашка делает вид, что не замечает этого взгляда. Подсказать надо, а что подсказать? Сам не знает.
— Ну ладно, давайте с другой стороны зайдём. Что случится, если опахало пера будет насовсем сплошным? Кто ответит?
Витька объяснил с полным знанием дела:
— Птица во всякую погоду летает. Ветер бывает, буря или, скажем, град. Или голубь крылом зацепится за что-нибудь. Или подерётся с другим голубем. Разорвётся опахало — считай, всё перо уже ни к чему. Жди линьки, когда новое вырастет.
Я обрадовался:
— Очень верно, Виктор! Ну, а если б каждая ворсинка была сама по себе, не скреплялась с другой? Тогда что?
Витька немножко подумал и сказал:
— Тогда воздух будет проходить между ворсинками, и птица не сможет лететь: нет хорошей опоры.
— Видите, юнги, какая трудная задача стояла перед природой. И цельное опахало нельзя делать, и отдельные ворсинки не годятся. Как же решила природа эту задачу?
Я достал из стола лупу, дал ребятам:
— Посмотрите на перо.
А через сильную лупу на пере вот что видно: сплошное, чуть волнистое поле. Только тонкие темноватые полоски видны — там, где сцепляются ворсинки.
— Ух! — говорит Аркашка. — Ловко устроено! По бокам у ворсинок — тонкие реснички. А на ресничках — острые крючочки. Крючочки одной ворсинки за крючочки другой ворсинки зацеплены. Ни дать ни взять «молния» на Витькиной рубашке! Ясно, как голубь ворсинки скрепляет, — добавляет он задумчиво. — Погладит ворсинки на месте разрыва, крючки за крючки зацепятся — вот и опять опахало целое.
— Ну, здорово! — говорит Витька и с уважением смотрит на маховое перо. — Вот какое чудо природа сотворила!
Пашка задумчиво трёт стриженую ершистую голову и что-то бормочет про себя.
— Ты о чём?
— Про голубишку того думаю. Дурак Тимоха был и неряха. Перья свои не приглаживал. «Молнию» свою не застёгивал.
Опара
Видели вы когда-нибудь, как растут только что вылупившиеся из яиц почтовые голубята? Уму непостижимо, как это можно так быстро расти!
Когда я наблюдаю за ростом почтовых голубят, мне всегда вспоминается случай в детстве: у настольных часов я открутил какой-то винтик, и минутная стрелка с шипением и посвистом понеслась по кругу. Двухнедельного завода едва хватило на час такого бега минутной и часовой стрелок.
Если за день до того, как должны проклюнуться птенцы, взять яйцо и приложить к уху, то можно услышать, как слабенько тюкает птенчик в скорлупку: «Тюк-тюк... Тюк-тюк...»
На скорлупке в это время появляются первые бугорочки-трещинки. Это малыш пробивается к воздуху. Ему уже тесно в его скорлупке-колыбельке.
Потом скорлупка распадается на две половинки, и появляется голубёнок. Ух, какой он маленький, слабенький, слепой!
Мать или отец сразу прячут его под своим пухом, чтобы он не простудился, не замёрз. Посидит голубишка так часок-другой и начинает толкаться в живот матери или отца: есть захотел.
Тогда родитель, сидящий на гнезде, помаленьку отодвигается, освобождая малыша. Почувствовав это, крошечная, беспомощная пичуга напрягает все свои силёнки, тянется вверх дрожащей головкой, разевает клюв.
Голубка — чаще всего она оказывается в это время на гнезде — тотчас же начинает медленно склонять голову, раскрывает клюв и потихонечку ловит клювик малыша. И вот, впервые в своей жизни, птенец наедается кашки, приготовленной родителями в зобах.
Поест голубишка, вытянется, обессиленный, на сене и заснёт. И опять греют его своим теплом родители, готовят в зобах кашку, ожидая, когда новорождённый проголодается и попросит есть.
А аппетит у голубят удивительный!
У меня на кухне стоит запасная стеклянная голубятня для наблюдения за птицами. Вся жизнь малышей проходит у нас на глазах — можно делать всякие записи, обдумывать выводы из наблюдений.
Так вот, седьмого марта, расклевав и разломав скорлупки, появились на свет два голых, слепых птенца — дети Паши и Одуванчика.
Каждый видел, наверно, голубиные яйца; голубята в первый день были чуть побольше яиц: всё-таки в своих скорлупках они развиваются почти в дугу согнутые.
На другой день смотрю — что за наваждение: лежат в гнезде голубята и те и не те, вроде вчерашних, только вдвое крупнее.
Спрашиваю дочку:
— Ты не подложила Паше чужих голубят?
Леночка говорит:
— Нет, я ему в гнездо конфету положила, а голубят не трогала.
И вот так каждый день — совсем другие голубята. Через неделю сидят в гнезде здоровенные птенцы, величиной чуть не с мой кулак, редкими пёрышками на спине покрылись, крылышки кое-какие есть, хвостишко. Глазищами моргают: через каждые полчаса писк отчаянный поднимают: подавай им кашу!
Родители в это время почти непрерывно клюют зерно: ещё бы, надо прокормить ребятишек, да и самим не обессилеть!
Теперь уже надо побеспокоиться о втором гнезде для родителей по соседству с первым — голубка вот-вот должна положить новую пару яиц.