«О писателе можно сказать, что он исписался. Аналогичного термина, применимого к художнику, нет. А жаль. Должно быть, так на тебя действует болезнь. Когда поправишься, взглянешь на своё творчество по-новому».
Будь Мо в своём обычном состоянии, она бы крепко обиделась. Но сейчас художницу охватила отстранённость, граничащая с глухотой, и нездоровое веселье. Мо с самодовольным чувством рассматривала картину на мольберте перед ней, в верхней части которой зияло ровно прорезанное в бумаге прямоугольное отверстие, изображающее окно. Подоконник с фарфоровым бюстом и цветком и оконная рама оказались всего лишь очередной картиной юной художницы. Но если придвинуться поближе, то казалось, что ты и вправду прикорнул у окна прибрежной лачуги.
«Нечто невразумительное, чересчур затейливо, дыра в картине – явный перебор». Мо пропустила мимо ушей все критические замечания тётки. Гораздо больше её занимало, как заставить бабочку порхать? Чтобы она казалась объёмной, одно крыло должно быть светлее другого, но как нарисовать светло-чёрное и тёмно-белое? Серое не подойдёт, ведь у бабочки именно чёрно-белый узор. От такого впору завыть, но Мо нашла выход, осторожно «припудривая» каждое крыло меловой пылью нужного цвета. Стоило девочке, наконец, отстраниться, как траурница и впрямь захлопала крыльями, бросая еле заметные тени на подоконник. Тот, о ком Мо не хотелось думать всуе, однажды упрекнул её в однообразии сюжетов, зато похвалил за неизменное наличие червоточины.
Бледно-цикламеновая дымка стелилась по утреннему пляжу, смягчала углы скал вокруг, размазывала резкие линии в приятно нечёткие. Глаза Мо, наконец, перестали болеть, а ведь ещё совсем недавно девочке было больно скосить взгляд в сторону – глазные яблоки тут же отзывались неприятным нытьём. Левую щеку уже изрядно припекло, в горле пересохло, и Мо опустила руку к пузатой оплетённой бутылке, торчащей из песка. Холодный апельсиновый сок показался насколько вкусным, что девочка даже пролила немного на платье, так жадно она пила.
– Достань ногу из песка, не то вновь подхватишь простуду, – произнесла старшая Хупер, не отрывая взгляда от газеты.
Мо не пошевелилась, поглощённая работой, но когда тётя сделала попытку встать, тут же подобрала вторую ногу.
– Тётя, мы сходим сегодня вечером в больницу? Ты ведь обещала, что позволишь мне навестить его. Ему там плохо, но наш визит может его здорово подбодрить.
Старшая Хупер неохотно оторвалась от колонки политических новостей:
– Я ведь уже дала согласие, хоть мне всё это не по душе.
Мо просияла, и Вирджиния снова вернулась к газете, полулёжа на белом махровом полотенце. Другое полотенце укутывало её смуглые плечи и спину, плоскую грудь обтягивала белая майка на бретельках. Короткие брюки капри открывали мускулистые голени. Везде, где виднелась голая кожа, поблёскивали капли воды, и также в копне тёмно-каштановых волос. Вирджиния отважилась искупаться в майских водах и дважды доплыла до Бежевой скалы, находившейся неподалёку. Когда женщина выходила на берег, какой-то незнакомый старик в соломенной шляпе с восхищением пожал ей руку. Старшая Хупер лишь небрежно хмыкнула в ответ – грех упускать погожее утро. В Истборне начался период непогоды, пасмурные дни сменялись ночными грозами, солнечные тёплые часы таяли на глазах. Весна явно решила повременить с уходом, напоследок перед июнем собравшись угостить всех водой допьяна. Туристы спешили покинуть ставший негостеприимным городок, а новая волна отдыхающих пока не прибыла. Пляж пустел на глазах. Там, где раньше прогуливалось не меньше полудюжины семей с шумными ребятами, сейчас насчитывалось от силы человек пять, включая Мо с Вирджинией. Благообразного вида мужчина в летах выгуливал рыжего сеттера; упитанный конопатый юноша играл сам с собой в шахматы, разложив доску на валуне; а старик в соломенной шляпе, тот самый, что пожал старшей Хупер руку, насвистывая что-то, чинил удочку.
– Не понимаю, что ты нашла в этом мальчишке? – произнесла Вирджиния вслух, складывая газету и теперь пристально разглядывая племянницу.
– Он похож на одного персонажа из романа, – отозвалась Мо, вытирая о платок перепачканные пальцы. – Тётя, мне опять надо, ну, отлучиться.
– У тебя что, недержание?
Мо взглянула на тётку испуганными повлажневшими глазами, губы обиженно дрогнули, и Вирджиния тут же пожалела о своей резкости. Порой ей стоит следить за языком. Старшая Хупер скинула с плеч мокрое полотенце, поднялась и направилась к племяннице. Встав на колени, отряхнула девочке подошвы от песка, натянула ей на ноги белые в зелёную полоску гольфы и застегнула сандалии. Мо вспрыгнула с табуретки и помчалась к гроту, на ходу оправляя подол клетчатого платья из плотной ткани. Тётка согласилась на эту прогулку только при условии, что Мо оденется как следует. Недомогание, подхваченное в памятную ночь грозы, гнев тётки, инцидент в оранжерее, горе от невозможности видеться с товарищем – всё это подкосило здоровье и душевное состояние Мо.
После случившегося в оранжерее Мо удалось незамеченной вернуться в пансионат и перевести дух. Но в следующую же ночь девочка проснулась от ощущения, будто всё её тело окунули в ледяную прорубь. Лодыжка девочки, торчащая из-под одеяла, замёрзла до боли. Глотнув воды, Мо нырнула с головой под одеяло и сжалась под ним в комок, судорожно притянув коленки к груди. Едва девочке удавалось провалиться в дрёму, как сон тут же прерывался странными тревожными видениями. Причём чувство беспокойства было непонятным образом связано с происшествием в оранжерее. Мо вновь и вновь держала в руках цепь, отводила руки в замахе, словно выполняла тяжкую постылую работу. Позже Мо решила, что это был не сон, а бред, ведь не может же один и тот же сон повторяться сотню раз подряд. Измученная частыми подъёмами, девочка взглянула на часы, надеясь, что уже где-то пять часов, и уже скоро надо будет идти на завтрак. Взглянула и ахнула. Часы показывали только без пяти двенадцать. Ещё вся чёртова ночь впереди! Ближе к утру Мо, наконец, перестала мёрзнуть, а напротив, начала согреваться. К тому времени, как надо было спускаться в чайную, кожа Мо стала горячая как бока кипящего чайника. Девочка думала, что не встанет, даже если ей пообещают на завтрак орехово-ананасовый торт и сливки в придачу, но в 9 часов, как положено, поднялась и приплелась к остальным постояльцам. Вирджиния тут же заметила состояние племянницы, и с того дня домашний арест настал для обеих.
Вирджиния выхаживала племянницу, отходя от её постели только, чтобы взять еды или принять душ. Завтракала, обедала и ужинала тётка в мансарде, ночевала в кресле, днями читала книги или сводки новостей. Старшая Хупер по-своему проявляла заботу о Мо, пристально следя племянницей перед тем, как вернуться с ней в Лондон и передать её с рук на руки взволнованным родителям, чем доводила Мо до отчаяния, граничащего с истерикой. У девочки не оставалось ни единого шанса тайно увидеться с Шерли до своего отъезда, а встретиться с ним открыто Вирджиния никогда бы не позволила. Не только в Истборне наступили холода – тучи набежали и на отношения между Вирджинией Хупер и Амандой Холмс. Непреклонная Хупер высказалась строго против тесных нездоровых отношений между её племянницей и Шерли, которым, по её выражению, вовсю потакала Аманда. Миссис Холмс со свойственным ей простодушием не понимала недовольства старшей Хупер и со свойственной ей вспыльчивостью рассорилась с Вирджинией. В итоге Мо было запрещено видеться с Шерли, и все попытки девочки выбраться из мансарды или связаться с другом оказывались тщетны. Последний день месяца, когда Мо придётся покинуть Истборн, стремительно приближался, и девочка уже подумывала о спичках и о сожжённом к чертям пансионате, когда внезапно спасение само ей упало в руки. Точнее, выскочило из кустов и уселось тяжёлым рыжим шерстяным кулём ей на ноги, слизывая шершавым языком слёзы радости со щёк девочки.