Жена вспорхнула куда-то в сторону. Это вперевалку шествовал православный батюшка в рясе, незыблемый, как сама уверенность в себе и в Господнем провидении.
— Ну вот, — вернулась жена, — теперь ты можешь лететь спокойно. Батюшка благословил. Да не трясись ты. Все будет хорошо. На всякий случай у тебя в кармане фляга с коньяком.
— На какой на всякий случай? — напрягся я. — Может, лучше прямо здесь в сторонке выпью и лететь никуда не надо?
— Не смеши, уже посадка начинается.
Запустили вовнутрь. Жена махала мне рукой. Как показалось, многозначительно. Я смотрел на нее, и слезы придвигались к моим глазам — как будто прощался. А ведь я по-настоящему ей так и не сказал, как люблю ее. Милая. Ласковая. Нежная... Походил, приложился к фляжке, потом еще. Рейс задерживался. Наверное, не к добру, но все равно стало как-то уютно и безразлично. Хлебнул из фляжки. Льдинка страха под сердцем оттаивала и теплела. Главное, сначала взлететь, а там посмотрим. На рейс потянулись японцы, но в другую сторону. Может быть, даже в Японию. Почему нет? Там уже сакура цветет. У кого бы узнать? Подошел к стойке бармена:
— Сто водки, пожалуйста... Спасибо. Почему так дорого?
— В самолете дешевле... Или дороже. Не помню.
— Надо же? Вы не знаете, в Японии уже цветет сакура?
— Понятия не имею, — ухмыльнулся бармен, наглый мордоворот, — я не местный.
Я отошел к столику. Молодая женщина, открытая, добрая и тоже странно спокойная.
— Не возражаете? Спасибо.
Выпил рюмку. Потом отхлебнул из фляжки.
— Далеко?
— В Германию. К мужу и детям.
— Большие?
— Пять и семь.
— Славно. А меня жена провожала.
— Я видела.
— Вы не знаете, в Японии цветет сакура?
— Цветет.
— Славно. А бармен говорит, что он не местный.
— У некоторых это бывает, — улыбнулась она.
Милая женщина и молодая. Даже нежная, если дети. Скорее всего, так и есть. По глазам видно.
Японцы незаметно растворились, как будто их вовсе никогда не было, но на смену говорливой гурьбой потянулись китайцы. Я прислушивался к их странному говору. Может быть, они летели в Шанхай или Дацзыбао.
Вернулся к стойке.
— Сто водки, пожалуйста. Спасибо. Вы не знаете, в Дацзыбао сейчас тепло?
— Там все время весна.
Вернулся к столику. Женщина засобиралась.
— Там же еще китайцы, — сказал я.
— Моя посадка крайняя слева.
— Чудненько. Удачи вам. Храни вас Господь.
— Благодарю. И вас тоже.
Она ушла. Стало «и скучно, и грустно, и некому руку пожать в минуту душевной невзгоды... в себя ли заглянешь, там прошлого нет и следа, и радость, и муки, и все так ничтожно»[2]...
...Когда я проснулся, то был еще привязан. В кабине пилотов, кажется, никого никогда не было. Мало ли? Может, отлучились по надобности. Или прикорнули в общественном туалете. Но автопилот работал исправно. За окном ничего не происходило, совершенно ничего, ну никаких изменений, — сплошные ледяные торосы. Спросил проходящую стюардессу:
— Мы летим или стоим на месте?
— Вы слышите двигатели?
— Да, но за бортом ничего не меняется. Сплошные ледяные торосы.
— Все нормально, через полчаса будем над Лондоном.
— У вас есть что-нибудь выпить?
— Только водка. Фляга по двести пятьдесят. Флагман.
— Это меняет дело. Две, пожалуйста...
По словам очевидца: экипаж, молодцы, ребята, своих не бросают, выгрузили меня у стола таможенника. Тот пришел и спросил, не может ли сэр уступить ему служебное место. Пришлось уступить. Затем служащая терминала, большая Кэтрин, действительно большая, действительно Кэтрин, погрузила и вывезла меня из терминала на багажной тележке вместе с барахлом.
Когда сын увидел своего отца, поначалу испугался: гвоздец батяне. Потом четыре часа катался по пустынной дороге до места, чтобы меня протрезветь.
Так началось продолжение. Peu de gens savent être vieux.[3]
Начало продолжилось много-много-много раньше. Linea ascendens, linea descedens[4] Я подозреваю и даже уверен, что индивид начинает складываться лет этак за триста, а если подсуетится, то и за двести лет до своего непосредственного появления на свет в этом греховном мире. Так кто же нас зачал? Все люди братья, а некоторые даже сестры. А дальше, как обстоятельства вытанцуются, каким боком выйдут. И тогда получится то, что получилось. И что же мы с тобой, скиталец, получили, — кишку, иль гроб, иль государство Чили? Но все равно надеюсь, что в нашем поименном пребывалище имя да сохранится явленным, да и натура не скукожится.
2
М. Лермонтов. Ср. у Н. Некрасова»: «И скучно, и грустно, и некого в карты надуть в минуту карманной невзгоды...» Расхождения только в настроении. Оба — ипохондрики, однако.