И, наконец, еще с одной фигурой современной литературной жизни хотелось бы распроститься — с читателем, который обижает художника слова мелочной подозрительностью. С любителем, как писал А. Т. Твардовский, «преподать немудреный совет». Такой, по словам поэта, шлет письма в «Литгазету», «для „Правды“ копии храня». К подобным назойливым и бесцеремонным советчикам обращал Александр Трифонович стихи:
Все это литераторы, которые, как говорит фосфорическая женщина в «Бане» Маяковского, «не», «не», «не». Но сегодня хочется сказать и о тех, кто «да», «да», «да».
Прежде всего — о писателе, который пишет. С утра пораньше не устремляется куда-то. но самым неотложным делом считает — сесть за письменный стол. Не рассыпается в зазывных и многообещающих интервью, не повторяет бесчисленное количество раз: «Мой творческий путь», «Мое своеобразие», «Моя своеобычинка» и т. п., а неожиданно дарит читателю книгу, с которой трудно расстаться.
Пусть появится много критиков, для которых важнее всего — художественный вес произведения, а не вес его автора.
И пускай еще больше будет читателей — скромных, верных, доверяющих друзей художника. Им писал А. Т. Твардовский:
А время торопит: последние листки календаря, последние желтые листья, почему-то задержавшиеся на деревьях, уносятся ветром.
Дед Мороз и Снегурочка входят сразу ко всем. Дед Мороз желает каждому: утренней бодрости — весь день, новогоднего настроения — круглый год.
1983.
Залезая в душу...
Особая разновидность литштампов — яссеизмы. Под «эссе» подразумевают стиль вольный, привольный, порой фривольный и всегда — лирически растрепанный. С годами он треплется все больше и больше, становясь уже просто невыносимо задушевным. Интиму в эссе — навалом. В каждом литературно-критическом жанре это проявляется по-своему.
Начнем с писательского портрета. Еще не очень давно он вполне мог выглядеть так:
«Писатель Имя-Речкин родился тогда-то. Его родители — такие-то. После школы поступил туда-то, оттуда его послали туда-то. Печататься начал тогда-то. В общем, то-то, того-то, туда-то, тогда-то».
Если портретируемый писатель — в преклонных годах, то, в каком бы состоянии он практически ни находился, следовало обязательно отметить, что именно сейчас он молод, бодр и свеж как никогда, полон неслыханных творческих возможностей, у него все впереди.
Это кажется уже старомодным. Писательский портрет сейчас выдерживают в иных тонах:
«Не помню, кто сказал: чтобы разгадать душу писателя — надо побывать у него на родине. Вот и село Нижние Котлы, где прошло босое (вариант — голоногое) детство Василия Имя-Речкина. (Примечание: при описании детства хорошо идет деталь — цыпки на ногах. Это — верняк.) Я назвал Василия — Василием, но для меня он Васютка, Васятка, Василек, если хотите, даже Васек. Я пришел в его село в тот неповторимый час, когда уже рассвело, но еще не начинает смеркаться. На душе было сторожко и неторопко, хрупко и хрустко.
И вот мы сидим с Васьком на крылечке (на пеньке, на облучке, на завалинке). Он легко расправляет могутные свои плечишки и выталкивает — на полном выдохе, с азартом, нахрапом, от всего своего щедрого сердца:
— Эх!
Немало слыхивал я и „ахов“, и „охов“, и „ухов“, общаясь с братья-ми-писателями, но такого знойного, бередящего и опаляющего душу „эх“ не слышал никогда и нигде».
По-другому проявляется интим-эссе со слезой в жанре критической рецензии. Раньше ее нередко писали так: