Тому уже за семьдесят. Это очень просто звучит, но не так-то легко принять. Что Том никак не мог запомнить - так это свой возраст. Всё время вылетает из головы, проклятое непростое число... да ещё и меняется каждый год! Куда это годится?
Седина укоренилась глубоко в волосах, и это было очень заметно. Одним из любимейших занятий Тома было пропускать своего парикмахера, отчего шевелюра его неуёмно разрасталась. У него выдающийся подбородок, тронутый плесенью-бородкой, надбровные дуги, напоминающие камни, на которых точно мох наросла землистого цвета кожа. Бесцветные, похожие на выбеленные водой голышки, глаза смотрели прямо, зато рот всегда пребывал в движении, послушный каким-то своим, внутренним ветрам и ураганам: то в эту сторону накренится, то в ту.
Том высок, сух и крепок. Кажется, если бы где-то в окрестностях городка водились каннибалы, и им бы попался этот старик, прожевать его мясо они бы просто не смогли.
Том работает настоятелем в местной протестантской общине. Это занятие, которое не требует что-то делать руками, но головой приходится работать - будь здоров! Так работать, что шляпа прохудилась уже в двух местах, и Том подозревал, что большую часть ценных мыслей он теряет не из-за старости, а из-за этих дыр.
Не прошло и суток, как история с птицами получила продолжение.
День клонился к вечеру, и на сверкающей от солнца улице произошла встреча бредущего домой священника и мальчугана с соседней улицы.
- Триста девяносто один. Триста девяносто два.
Том оглянулся, с десяток секунд смотрел на удаляющийся белобрысый затылок.
- Триста девяносто девять.
Посигналили; Том отошёл на обочину, пропуская автомобиль. Из-за стекла махал рукой кто-то из знакомых, но Том не заметил.
- Эй, Сидрик!
Мальчишка обернулся. Сказал вместо приветствия, но тем тоном, которым должно звучать "здрасте!":
- Четыреста!
- Где?
- Да вон же, над вами!
Том поднял голову, но ничего не увидел, кроме птахи на проводе.
- Как отец?
Сидра назвали Сидром за шевелюру, напоминающую кипучесть напитка. А ещё за то, что зачали его, как рассказывал его собственный отец, местный плотник и стропальщик, в окружении бутылок с самодельным алкоголем.
Было Сидру, кажется, лет семь от роду.
- Хорошо, - мальчишка не стал вдаваться в подробности. Он аккуратно обошёл линялый мусорный бак и, очевидно, нашёл за ним богатую почву для продолжения подсчёта.
- Что ты там делаешь? - не вытерпел Том.
Но мальчик был занят. Губы его шевелились, карманы шорт топорщились от устремившихся туда, словно космические корабли в бесконечность космоса, рук. Майки на нём не было, плечи и грудь загорелы до черноты.
- Четыреста пять воробьёв! - наконец, провозгласил он.
- Ты умеешь считать до четырёх сотен?
- До четырёхсот пяти. Даже ещё больше могу. Потом идёт четыреста шесть...
Сидрик с жаром завертел головой, отыскивая неучтённых птах.
- Их и правда что-то сегодня многовато, - заметил Том.
- Очень - с жаром воскликнул малец. - Никогда не видел столько сразу!
"Воистину, глазами ребёнка взирает на мир настоящая непосредственность", - подумал Том. А вслух сказал:
- Интересно, какие народные приметы могут быть с этим связаны? Может, какой-нибудь урожай мы соберём раньше срока?
- Они очень наглые. Наверно, потому что очень голодные, - заметил малыш. - Наверное, этот "урожай" будет со дня на день.
Внезапно кое-что пришло на ум Тому. Кое-что, связанное со вчерашним вечером.
- Чайка, - пробормотал он, пощипывая себя за подбородок.
Жизнь деревенского священника не так уж насыщена событиями, чтобы забывать выходящие из ряда вон мелочи.
- А чаек - меньше, - с умным видом ответил мальчишка. - В одной чайке умещается три-четыре воробья. Значит, чаек, наверно, сто. А может, и все сто две! А вороны...
- Ещё вороны? - поразился Том.
- Да вон они.
Том поднял глаза и увидел. Как он не видел раньше! Что было с его глазами?
Это были не вороны, а грачи. Сотни грачей сидели на крышах домов. Везде, куда ни посмотри, россыпь чёрных пятнышек.
Том хотел сказать Сидрику чтобы тот взял палку. Так, на всякий случай, мало ли для чего пригодится... Но малыш уже удалялся, и Том, развернувшись, пошёл своей дорогой.
На следующий день пришло сообщение о нападении на школу. Может быть, снова чайки, но никто не знал достоверно. Детей вывели погулять - школьный двор, что там может быть опасного? Птицы ринулись на них с неба, как исполинская рука, задумавшая прихлопнуть муху. Лапами они цеплялись за детские шевелюры, за одежду, били крыльями, будто хотели поднять в воздух вес, во много раз превышающий собственный. Чайки не могли вытворять такие фокусы своими перепончатыми лапками, и Том сделал для себя вывод, что это были вороны или грачи.
В "Дырявой Калоше" было непривычно тихо. Атмосфера, прямо скажем, не самая приятная, и даже выпивка не могла её исправить.
- Чьи дети там были? - спросил Том, сидя за своим столиком.