Кирилл остановился. Он заметил, что забрел далеко на окраину города. «В какой же я попал район? И был ли я здесь когда-нибудь?» — оглядывался он.
Он направился к трамвайной остановке и радостно удивился: оказывается, здесь проходит «восьмерка». Вон там, левее, переулок, и в переулке — казарма, он невольно повернулся лицом в ту сторону. И вдруг увидел ее, Арину. Он не поверил глазам. Припадая на одну ногу, шла она к остановке. Узла в руках не было. На этом месте встретил он ее и тогда. «Живет недалеко», — подумал Кирилл. Он кинулся к ней.
— Здравствуй, бабуся, — Кирилл был взволнован. Возможно, неожиданностью встречи.
— Здравствуй, милок, — безразлично откликнулась старушка. Она не вспомнила его, он понял это.
— Все еще, бабуся, шьешь? — Теперь, когда Кирилл ее увидел, он не знал, что сказать.
— Шью, милок, шью. Как же… Вот премию мне на фабрике присудили. Спасибо. Уважили старую. Да я бы и без премии шила… — Она уже внимательно смотрела на него. — А и покалечили тебя, милок, — сокрушенно покачала головой. — И у меня там сынок, — вздохнула она. — Илюша…
Кирилл чувствовал на себе ее глаза, и у него было такое ощущение, что она видела в ном все: его тревогу, и надежды, и мысли.
— А и покалечили тебя, милок, — повторила. — Да голову, ладно, сберег…
Кирилл молчал. Наверное, надо бы улыбнуться: конечно, голову-то сберег. Но он не улыбнулся, он молчал. И сам не понимал почему. Может быть, открытое и душевное сочувствие старушки сковало его. А может быть, память откинула время, минувшее с того осеннего дня, и оно не стало прошлым, и, в ожидании «восьмерки», Кирилл все еще стоял на этой трамвайной остановке — и не хотелось говорить о несчастье… Он молчал и тоже смотрел на старушку.
— Пенсию, поди, большую дали, милок? Оно и правильно, — закивала. — А и сколько работящих рук-то безо времени ушло в землю, — вздохнула. — Им бы дело стоящее делать. А поди ж… Вот и Илюша мой… — опять вздохнула.
Кириллу захотелось, чтоб она не уходила, Арина, чтоб вот так стояла рядом с ним, ему было безотчетно хорошо возле этой посторонней, старой женщины.
— Да ничего, милок, — услышал он снова. — Жив-то хоть остался… — Она еще что-то сказала, утешительное, ласковое, и глаза ее говорили то же самое.
И, словно сейчас произнесла, отчетливо вспомнил: «А как началась беда эта, сказала: ничего, что стара, и мои руки делу сгодятся. Я партейная…» Она вкладывала в эти слова весь смысл своего существования. Она жила для всех. И для него тоже. Святая общность людей, у которых одно дело, одна цель. Да, да — жив остался. И он знает, как распорядиться своей жизнью.
Подошел трамвай. Кирилл ощутил на своих боках ее худые, лишенные силы руки, она помогала ему войти в вагон, вот так же, как он тогда подсаживал ее.
— Ох, милок, — дрожали ее пальцы, словно боялась, что не удержит его. — Ох, милок, ты поосторожней. Неровен час.
Кирилл видел, как довольно блестели ее глаза, когда они втиснулись в вагон, будто ей удалось выручить его из большой беды. Он понял, что Илюша перестал для нее быть одним-единственным, она видела его теперь в каждом и каждому готова была отдать ласку своего усталого, состарившегося сердца.
Трамвай тронулся. На какой-то остановке Арина вышла. Оглянулась: «Доброй жизни тебе, солдат…»
Кирилл проехал еще немного и тоже вышел.
Утренний розоватый свет уже сделал прозрачными стекла окон, выбелил асфальт на мостовой. Кирилл почувствовал волнение, и это радовало его. Предвкушение отъезда? «Конечно, — понимал он. — Конечно…» Уверенный в себе, во всем, что его окружало, во всем, что ему предстоит, спокойно двигался он по улице. Он пересек ее, повернул. Еще час, даже два, даже три может он бродить. Повернул опять. Что-то подталкивало его ноги, и он шел, шел дальше.
Квартира, пенсия, право на беззаботную жизнь — все это отодвинулось куда-то. Нет, нет, счастливое в жизни все-таки не исключение. То, что придает жизни смысл, и есть счастье…
Кирилл все еще находился где-то на окраине. Кажется, возле Измайловского парка, узнавал он.
Он прислушался: в парке пели птицы, и несколько секунд ему казалось, что он там, в Синь-озерах, на лагерной полянке, сидит на пне и три молочные березы шумят над ним… Он даже повел глазами вокруг, глаза уверенно искали что-то очень знакомое, что должно быть рядом, здесь вот, но почему-то не находили.
Все эти дни не переставал он думать о Синь-озерах, и думал о них так, словно ненадолго выбрался оттуда.