* * *
И как гвардейские кирасы
Темны без отблеска зари, —
На мозаичных главах Спаса
Приметы Спаса на крови.
Мозаик огненные капли
Стучат набатом вечевым,
И окровавленные камни
Преподают урок живым.
И звуки волн в канале тонут,
Не нарушая тишины,
Как императорские стоны,
Что до сих пор еще слышны.
И отливая блеском смальты,
В тревожном ожиданье стуж,
На купола глядят асфальты
Глазами непросохших луж.
* * *
Снова Пухтоловы горы
Оглушают тишиной.
Позади остался город,
Словно шепот за спиной.
Словно чьи-то пересуды
Стелют дымом без огня.
Неподвижные, как Будды,
Горы встретили меня.
Главы их в дубах и липах,
Плечи в зелени травы.
И на спинах их не липнет
Городская грязь молвы.
Терпеливые друг к другу
И послушные Творцу,
Им общественная ругань,
Слава богу, не к лицу.
Я кричу у их подножья,
Чтоб, как в грех, не впасть в нытье:
Все мое! Мое и Божье…
Каюсь, Божье и мое!
* * *
Над спящей вершиной соседней горы
Проносятся ночью иные миры.
И ветер доносит до наших садов
Чужое дыхание их городов.
Их окна в подтеках космических гроз
Отмечены светом мерцающих звезд.
И честное слово, я слышал, как некто
Бормочет стихи на чужом диалекте.
И вижу, о Боже! По лезвию света
Он шлет их поэтам на нашу планету,
Чтоб кто-то из них, просыпаясь в тиши,
Схватил бы бумагу и карандаши.
У них, у поэтов, такое явленье
Всегда объяснялось одним озареньем.
И лишь по прошествии прожитых лет
Ссылались на Бога. Которого нет.
* * *
Ни Бога, ни черта не знаю.
Мне храмы что груда камней.
Я встану, коль надо, под знамя,
Которое ближе ко мне.
Но если до выбора веры
Дойдет на последнем году,
Скорее пойду к Люциферу,
За то, что он гибнет в аду.
* * *
Чтоб не мучило одиночество
От начала и до конца,
Нам в наследство досталось отчество
Богоизбранного отца.
И когда по морям и посуху
Мы прокладываем пути,
С этим отчеством, точно с посохом,
Нам увереннее идти.
И молитву мы, как пророчество,
Произносим на склоне лет:
Пусть останется имя отчеством
Для идущих за нами вслед.
* * *
По Неве в предверье лета
Проплывают глыбы льда.
По народным, по приметам,
В город хлынут холода.
Берега Невы в гранитах,
Чтобы не было беды.
Суверенные границы
Безответственной воды.
От ее слепых агрессий
Ужас в городе и страх.
И не зря поставлен Крейсер
На прибрежных рубежах.
И как ушки на макушке,
Насторожены во мгле
Петропавловские пушки
И Кораблик на Игле.
И дома гвардейским строем
Стали тесно вдоль Невы.
Город может спать спокойно,
Если кто пойдет «на вы».
* * *
На ягодных ветвях уже ни слив, ни вишен.
Осенние дожди вершат круговорот.
Сороки верещат и облетают крыши
В надежде отыскать приют от непогод.
Осенние ветра колотятся о стены,
Пытаются войти в печные жерла труб,
И смахивают дым, как смахивают пену,
Не расточая сил, одним дыханьем с губ.
Осенний горизонт теряется в тумане,
Ночные холода захватывают власть,
И небо тяжело повисло над домами,
Готовое вот-вот сорваться и упасть.
Осенний свет звезды, как тусклый свет от лампы,
Меняет лес мундир, изодранный до дыр.
И мы с тобой стоим. Атланты — не атланты,
Но стоит нам уйти, и сразу рухнет мир.
Петербургские поляки в городской мифологии
1
В 1682 году на русский престол вступил последний царь всея Руси и с 1721 года первый русский император Петр I. Он был внуком основателя династии Романовых царя Михаила Федоровича, который начал свое царствование в 1613 году под знаком страшного проклятия, посланного на весь его род гордой полячкой Мариной Мнишек. С известной долей фактической и хронологической условности можно сказать, что именно с этого времени обозначилось присутствие поляков в Петербурге. Конечно, на их отношение к русской столице влияли многие факторы. И близость границы, и территориальные претензии друг к другу, и различие в вероисповедании, и многое другое, о чем А. С. Пушкин в широко известном стихотворении «Клеветникам России» обозначил как «спор славян между собою, / Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою». Но мы начнем с проклятия Марины Мнишек, поскольку, что бы там ни говорили, на судьбы народов в немалой степени влияют судьбы их повелителей. И проклятия на царей в той или иной степени распространяются на народы.