И, судя по всему, комендант поработал неплохо: Царицын стал первым городом в Поволжье, которым так и не удалось овладеть главной пугачевской армии. О поведении защитников города во время атаки 21 августа Цыплетев писал в одном из рапортов: «Могу засвидетельствовать: все неустрашимы до последнего солдата, равно купцы и обыватели, имеющие ружье и посты по стенам». Но, по всей видимости, главную роль сыграла артиллерия. Бой 21 августа в значительной степени являлся артиллерийской дуэлью. У оборонявшихся было 63 орудия — почти вдвое больше, чем у пугачевцев, к тому же правительственные силы превосходили повстанцев в интенсивности огня. Если сведения Цыплетева достоверны, во время боя был ранен лишь один бомбардир, «а прочие артиллеристы и все трудившиеся при артиллерии и на постах штаб- и обер-офицеры до последнего солдата, купечество и обыватели вооруженные, занимающие посты… крепость и сами себя соблюли безвредно». Правда, нельзя исключать, что погибшие со стороны правительственных войск в этот день всё же были, поскольку донские казаки «в поле имели великое с его (Пугачева. — Е. Т.) толпою дело». Что же касается потерь в пугачевском войске, то они, согласно тому же Цыплетеву, составили более двух тысяч убитыми и попавшими в плен. Получив известие, что к городу приближается преследовавший его военный отряд во главе с полковником Михельсоном, и понимая, что хороших вояк в его армии маловато, Пугачев решил избежать драки с ним[738].
Куда же теперь направлялся самозванец со своим войском? На большом московском допросе он утверждал, что шел на Черный Яр, откуда собирался «итги прямо в Яицкой городок и тут остаться зимовать». Об этих планах знали лишь некоторые его сподвижники из яицких казаков. Прочим повстанцам Пугачев говорил, «што бутто б зимовать он идет в Астрахань, для того, што толпа его вся охотнее туда итти хотела, а на Яик бы охотников итги было мало, кроме яицких казаков»[739].
Отходя от Царицына, у западного предместья бунтовщики обнаружили донских казаков, укрывавшихся в буераках у реки Царицы. Пугачев попытался окружить противника, однако большая часть донцов ушла в город. Остальные перешли на сторону самозванца. Впрочем, на первом же ночлеге начался исход донских казаков из повстанческой армии, повергший некоторых бунтовщиков в «великое сумнение». Дело в том, что еще до боя под Царицыном то ли во время «перего-ворки», то ли после нее один из донцов, увидев Пугачева, закричал: «Емельян Иваныч! Здорово!» Массовый исход казаков подтверждал догадку, что они узнали в «амператоре» своего земляка. Судя по всему, так оно и было. Интересно, что даже сам Емельян Иванович слышал, как казаки перешептывались между собой: «Это наш Пугачев». К тому же 21 или 22 августа повстанческое войско покинула большая часть калмыков Дербетева улуса (правда, по всей видимости, они ушли не самовольно, а с согласия самозванца, чтобы в будущем вновь присоединиться к нему)[740].
Двадцать второго августа пугачевское войско вошло в Сарепту, селение немецких колонистов. Напуганные жители успели разбежаться, а вот пожитки унесли не все, так что бунтовщикам было чем поживиться. Впоследствии, вернувшись в колонию, ее руководитель Даниэль Генрих Фик написал, что зрелище «разоренной и разграбленной колонии нас жалостью и ужасом наполнило»: «…что с собою увезти неможно было, злейшим образом разорвано в мелкие части, разбито и разбросано. Высыпанные из перин перья покрывали всё наше местечко, окна все выбиты, двери расколоты, печи разломаны и все домашния принадлежности, коих похитить неможно было, совсем разорены»[741].
На следующий день бунтовщики расположились близ Солениковой ватаги — рыбопромыслового заведения, принадлежавшего царицынскому купцу Соленикову (ныне в трех километрах южнее села Солодники Астраханской области). Самозванец, по всей видимости, считал, что встреча с преследователями неизбежна, а потому решил сам выбрать место для нее. Именно здесь 25 августа состоялось последнее сражение пугачевщины[742].
Накануне — день был воскресный — пугачевские любимцы ходили друг к другу в гости, а напоследок собрались у одного из повстанческих полковников, Толмачева, который угощал их чаем и водкой. О времяпрепровождении пугачевских сподвижников мы знаем из следственных показаний депутата Уложенной комиссии Василия Горского, находившегося в эти дни в ставке «Петра Федоровича». Причем Горский рассказал не только о том, что пили у Толмачева, но и о ведшихся во время пирушки разговорах. Особенно словоохотливым в этот день был пугачевский шурин, брат «императрицы» Устиньи Егор Кузнецов.
738
См.:
739
Емельян Пугачев на следствии. С. 211. См. также: Разсказ, записанный со слов одного из участников в пугачевском бунте. С. 218.
740
См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 153, 154, 167, 168, 219, 223, 227, 228; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773–1775 гг. С. 95, 124, 138, 139, 150, 151, 158, 160, 206, 207; Емельян Пугачев на следствии. С. 102, 211, 318–320; РГАДА. Ф. 6. Д. 505. Л. 285 об., 286, 287 об., 301; Д. 506. Л. 364; Д. 512. Ч. 1. Л. 312 об., 313.
741
См.: Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773–1775 гг. С. 139, 141, 207; Крестьянская война 1773–1775 гг. в России. С. 165–169, 230, 231.