После поражения под Солениковой ватагой Пугачев с остатками войска бежал вдоль Волги на юго-восток по направлению к Черному Яру. Не доходя 20 верст до Черного Яра, вечером 25 августа бунтовщики переправились на левый берег Волги. В погоню за Пугачевым бросились правительственные отряды под общим командованием знаменитого Суворова. Кстати, вслед за Пугачевым направился и Астафий Долгополов в сопровождении отряда капитана Галахова. Однако купцу удалось убедить своих спутников сначала вернуться на правый берег Волги, а потом отпустить его с несколькими сопровождающими на поиски самозванца. Разумеется, Долгополов был отправлен не с пустыми руками. Правда, вместо запрошенных 12 тысяч рублей ему дали лишь 3100. Узнав об аресте Пугачева, проходимца попытались вернуть назад. Он бежал на родину, в Ржев, где и был арестован 2 октября 1774 года[748].
Пугачева арестовали без помощи Долгополова. Но совершили это вовсе не преследователи самозванца, а его собственные сподвижники.
Выше уже говорилось, что роковая встреча под Царицыном Пугачева с донскими казаками, узнавшими его, а затем уход какой-то части донцов из повстанческого войска заставили некоторых бунтовщиков, веривших в подлинность «Петра Федоровича», усомниться в своем «государе». Впрочем, у других эти сомнения возникли раньше. На следствии судья повстанческой «Военной коллегии» Иван Творогов вспоминал, что «еще до входу в Саратов» у него возникла полная уверенность в самозванстве «амператора». Тот приказал секретарю «Военной коллегии» Алексею Дубровскому написать именной указ донским казакам. Творогов отнес этот указ на подпись к «государю». (Напомним, что некоторые пугачевские манифесты и указы не только подписывались, но и скреплялись печатями[749].)
— Извольте, ваше величество, сами етот указ подписать! — обратился он к самозванцу. — Вить имянные указы, я слыхал, сами государи подписывают!
Неграмотный Пугачев, разумеется, бумагу не подписал и даже дал своему отказу весьма остроумное объяснение:
— Иван! Нельзя мне теперь подписывать, до тех пор, покуда не приму царства. Ну, вить ежели я окажу свою руку, так вить иногда и другой кто-нибудь, узнав, как я пишу, назовется царем.
Самозванец приказал сходить за Дубровским, чтобы тот подписал «царский» указ. Когда же Творогов и Дубровский вышли от него, между ними произошел следующий разговор.
— Што, Алексей Иваныч, как ты думаешь? — спросил Творогов. — Ин кажется худо, пропали мы совсем; видно, што он грамоте не знает, когда сам не подписывает имянных своих указов. А вить государь Петр Федорович и по-русски, и по-немецки достаточен был в грамоте.
— Так, брат Иван Александрыч, и я то же думаю; худо наше дело.
Но ведь Творогов служил самозванцу почти с самого начала восстания. Неужели он только теперь понял, что Пугачев неграмотный? Видимо, подобный вопрос волновал и следователей. На это предположение наводят показания Творогова: «Хотя же я и с самого начала при злодее у письменных дел находился, но кленусь живым Богом, что никак не знал того, што злодей грамоте не умеет, ибо он пред всеми нами показывался знающим тем, что писывал в глазах наших какие-та крючки, иногда мелко, а иногда крупно, и сказывал, што ето пишет по-немецки; также, естли когда подашь ему в руки что-нибудь написанное, то, смотря на оное, шевелил губами и подавал вид, што он читает; почему и не смел никто из нас опробовать его знание написанием другого, нежели он приказывал, бояся виселицы, потому что он содержал нас в великом страхе». (На следствии Творогов явно преувеличил свою уверенность в самозванстве вождя мятежников. Даже после ареста Пугачева секретарь повстанческой «Военной коллегии» едва ли был твердо уверен, что тот не «подлинный государь».)
748
См.: Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте. С. 321–334;
749
См.: