Выше уже шла речь об отсутствии оснований сомневаться в выводах следствия о том, что никакого «раскольничьего» заговора не существовало. Однако императрица не была в этом окончательно убеждена. Ознакомившись с протоколами допросов, на которых Пугачев отказывался от своих прежних показаний, 6 декабря она писала Волконскому: «Дополнительные допросы злодея я получила, но изо всего еще не вижу, чтоб объяснилось, кто выдумал самозванство, сам ли злодей, или иной кто, ибо по привозе Добрянских купцов (Кожевниковых и Крыловых. — Е. Т.) Емелька с ними сговорил». По замечанию Р. В. Овчинникова, «факт подобного сговора, конечно же, был невозможен, учитывая полную изоляцию Пугачева в усиленно охраняемой одиночной камере и строгое наблюдение за ним во время допросов и очных ставок». Надо отдать должное Волконскому, который не собирался отказываться от своей точки зрения на происхождение пугачевского самозванства. 16 декабря он писал Екатерине: «Злодей Эмелька самозванство на себя взял не прежде, как был уже на Яике, видя склонность яицких казаков к возмущению, и, в-первых, разговаривая с яицким казаком Пьяновым, назвался государем»[804].
Этаже идея, но более развернуто была высказана М. Н. Волконским и П. С. Потемкиным еще в донесении Екатерине II от 5 декабря: «…во всём его (Пугачева. — Е. Т.) злодействе первое начало свое взяло в Яицком войске. Притчина ж тому та, что оное было разделено на две части, то есть, как они называют, одна послушная, а другая непослушная стороны. А как непослушных казаков в сем войске весьма превосходило послушных, то и не оставалось сему злодею все свои злодействы привести к такому богоненавистному концу…» Волконский и Потемкин убеждали императрицу: «…естьли б не попал сей злодей на помянутых, живущих в росстройке бунтующих душ яицких казаков, тоб никоим образом сей злодей такого своего зла ни в каком империи вашего императорскаго величества месте по подлым своим выдумкам произвести не мог»[805].
Недовольных в империи, конечно, хватало, но Яик и вправду был если не единственным, то одним из удобнейших мест для реализации самозванческих планов Пугачева. С одной стороны, после подавления восстания 1772 года положение казаков усугубилось непомерными штрафами и наказанием некоторых активных бунтовщиков. С другой стороны, большая часть «непослушных» оставалась на свободе, с оружием в руках, да еще и под недостаточным контролем властей. Именно эти обстоятельства и позволили Пугачеву скрываться здесь, объявить себя царем и, наконец, поднять бунт. Таким образом, получается, что его первопричиной стало не столько тяжелое положение яицких казаков, сколько отсутствие полного контроля над ними.
(Интересно, что даже некоторые советские историки объясняли возникновение «крестьянских войн» недостатком контроля властей над окраинами государства. Впервые подобные идеи высказал еще в 1920-х годах С. И. Тхоржевский. В. В. Мавродин по этому поводу писал: «Не может не обратить на себя внимание то обстоятельство, что если мятежные холопы и крестьяне, казаки и посадские люди во времена Болотникова действовали в центре Московского государства, то Разин “гулял” по Дону и Волге, а восстание Пугачева охватило Волгу, Яик, Урал и Западную Сибирь. Район крестьянской войны как бы перемещался всё дальше и дальше на восток. И причину этого явления следует искать в укреплении власти феодалов, ибо крестьянская война начиналась не там, где народным массам жилось хуже всего, а там, где они могли накопить силы и встретить наименьшее сопротивление со стороны крепостнического государства». О том же говорил и А. И. Андрущенко[806].)
804
Следствие и суд над Е. И. Пугачевым // ВИ. 1966. № 7. С. 106, 108;
806
См.: