Немало нашлось эксплоататоров и из ветковской раскольничьей среды. В несколько десятков лет ветковские слободы разрослись в крупный центр, державший в своих руках торговлю между левобережной Украиной и Белоруссией. В этих слободах укрывались беглые купцы-раскольники, спасаясь от податей и рекрутских наборов. Они вели крупные торговые операции, владели промышленными предприятиями, эксплоатировали меньшую ветковскую братию. Недаром эти богатые раскольники были против крайностей в убеждениях раскольничьей массы. Они вовсе не считали, что на земле властвует антихрист, которому поклоняются царь и архиерей. Царь, конечно, еретик, но все же он глава власти, и ему, по слову апостола Павла, надо повиноваться. Купцам очень неплохо жилось и на этой грешной земле, они были против ухода от мира, из этой «юдоли скорби и печали», где можно так хорошо заработать.
Но в основной массе ветковцев рос протест, и в раскольничьих скитах и монастырях уже не раз прекращали молитву за царя.
Ветка была бельмом на глазу царских властей. Нельзя допустить, чтобы существовало место, куда толпами стекается обездоленный, недовольный люд. Это угрожало самому существованию царского государства. Строгими мерами хотели прекратить побеги. Пойманных на границе ждал кнут, проводников смертная казнь. По всей западной границе расставили форпосты для ловли перебежчиков. Но беглые силой пробивались через караулы, находили неизвестные тропы «за рубеж».
Пробовали действовать и иными средствами. Еще правительство Анны Иоанновны в 1733 и в 1734 годах опубликовало «высочайшие» манифесты, об’являвшие зарубежным русским людям, чтобы они без страха возвращались из Польши в Россию, где, в случае добровольного возврата, их простят. Но само правительство не очень верило в силу уговоров. В том же 1734 году, воспользовавшись внутренними неурядицами в Польше, Россия послала туда свои войска. Командирам предписывалось заодно разведывать о беглецах, где, в каких местах и у кого они обретаются. Предполагалось окружить войсками места поселения русских беглецов и вывести их из Польши вместе с семьями и всем имуществом.
В начале 1735 года организован был особый военный отряд из пяти полков, чтобы «очистить Ветку». Начальство над отрядом поручили полковнику Сытину, имевшему большой опыт в подобных делах. Еще в 1728 году он искоренял в пензенской провинции «воровские компании и пристани набродных людей». Сытин перешел польскую границу и приступил к «выгонке» ветковских беглецов. Чтобы замаскировать истинные цели экспедиции, солдатам об’явили другой маршрут. Хитрость удалась: в Ветке и не подозревали о близкой опасности.
Ветку окружили; слобожане, захваченные врасплох, не могли оказать никакого сопротивления. Обыскали жилища, кельи. Дома сожгли и разграбили. Тех, кто не успел бежать, взяли в плен, послали на старые места жительства, отдали прежним помещикам, угнали в Сибирь, рассадили по монастырским тюрьмам.
Ветку разрушили, уничтожили. Но уже лет через пять после первой «выгонки» Ветка снова отстроилась и опять стала центром притяжения для всех, кто не хотел мириться с крепостническими порядками. Ветка заселилась народом, который, по характеристике современника, был «суеверен, груб, предприимчив и обманчив, но поворотлив, к делам способен, трудолюбив и обходителен».{8}
В 1764 году правительство Екатерины II предприняло вторую «выгонку» из Ветки. В «выгонке» участвовал и Пугачев. Командиром полков, производивших эту операцию, был генерал Маслов. Он расправился с непокорной слободой еще более жестоко, чем его предшественник. Расправа длилась два месяца и кончилась тем, что всю Ветку отправили на поселение в Сибирь.
Народное сказание сохранило память о «выгонке».
Еще на Дону Пугачев слышал о Ветке. В качестве невольного участника карательной экспедиции ему пришлось познакомиться с этим местом пристанища беглых. Скоро и сам он побежит туда….
Разгром Ветки кончился. Пугачева, как и всю казачью команду, отправили на родину, на Дон. Пугачев пробыл дома три-четыре года. Он обременен семьей; у него пятеро детей. Надо заняться хозяйством. Оно нуждается в постоянном присмотре, в хозяйском глазе. Но служилый казак — человек подневольный. Пугачева постоянно отрывают от дома, посылают «в разные партии» ловить беглых подданных державы российской. И Емельяна поразило это обилие людей, мечтавших уйти от неволи. Он видел отчаянное сопротивление беглецов, узнал проторенные дорожки, что вели за рубеж.
Подобные экспедиции в Польшу повторялись неоднократно. Пугачев отлучался из дому часто, на месяц — на два. В промежутках между отлучками он занимался хозяйством, вкладывая в это дело много энергии, ума, оборотистости.
В 1768[1] году Пугачев, вместе с одним товарищем, затеял торговые дела и поехал в село Котловку, приписанное к Авзяно-Петровскому заводу крупнейшего уральского богача Евдокима Демидова. Заехали к приписному крестьянину Карпу Степанову, по прозвищу Карась. Компаньоны купили у местных крестьян деготь, холсты, погрузили на купленное тут же судно и отправились вниз по Каме и Волге к Царицыну. Повидимсму, деньги давал компаньон, Пугачев же помогал закупать товары, следил за их погрузкой и отправкой, возился с работными людьми. Денег было недостаточно, чтобы на месте расплатиться за покупки. Крестьянин Вавилов, продавший им деготь, отправился вместе с покупателями в Царицын, чтобы там, после продажи товаров, получить с них долг.
В Котловке Пугачев мог познакомиться с жизнью приписных к заводам и работных людей, узнать их тяжкую и горькую жизнь. Видел он также богатых крестьян, ведших крупные торговые операции. Эти знакомства еще пригодятся Емельяну.
В 1768 году началась война с Турцией. Российский помещик стремился завоевать у Турции тучные земли Причерноморья. В союзе с купечеством российские крепостники добивались исключительных прав на Черном море, чтобы их корабли свободно везли в чужеземные страны лен, пеньку, хлеб и все, что добывалось кабальным трудом крепостного люда. И снова — в третий раз — погнали Пугачева на войну. Опять бесконечные переходы под знойным, немилосердным солнцем. Опять ржаные сухари и похлебка. Русские генералы утверждали даже: «Русский солдат настолько привык к ним [сухарям], что сладкий пшеничный хлеб ослабляет его».{10} Опять ночевки в седле или на сырой земле. Опять солдаты «везде стянуты и задавлены так, что естественных нужд солдат отправлять не может: ни стоять, ни сидеть, ни ходить покойно ему нельзя. Тесак как огонь горит, но полоса заржавела вместе с ножнами. Ружье как зеркало чисто, но не может целко выстрелить от уродливой ложи».{11} Это была царская крепостническая армия конца XVIII века, где храбрый выносливый русский солдат «в слезах горьких с’едает сухарь свой, проклиная службу и командиров, озираясь только по сторонам, где бы скорее к побегу найти дорогу и случай?»{12} Вдобавок все командиры беззастенчиво разворовывали армейский провиант, полковые деньги, обмундирование. Они обращали солдат в своих, крепостных, принуждали их работать на себя, подчиняли палочному строю императорской армии.
Безымянный грамотей из солдат сочинил трагикомическую стихотворную челобитную «к богу от крымских солдат». Челобитная датирована «холодного месяца, морозного числа, неурожая в Крыму денег, года».