Закончив, он решил заняться русским языком, грамматика которого упорно ему не давалась. Возникала даже мысль обратиться за объяснениями к Ивушкину, но, вздыхая, Ягер раз за разом отказывался от этой идеи: русский оставался удивительно несведущим в основах и зачастую на вопрос «почему?» отвечал «ну, потому что так», что, конечно, не исчерпывало интереса немца к проблеме.
Ивушкин загремел ключом в замочной скважине около шести, потом неловко отрывисто постучал. Кивнул Клаусу в качестве приветствия, окинув его удивленным взглядом. Вошёл в квартиру, тут же бросая ключи на тумбу, а обувь — под неё, широкими шагами прошёл в ванну. Клаус вернулся к себе и снова взялся за справочник, улавливая сначала шум воды, потом — громыхание кастрюль и писк микроволновой печи, звяканье посуды.
Через пятнадцать минут Николай заглянул к нему:
— Ты сегодня рано, — начал он на английском с жутким акцентом, будто пытался подстроить чужие слова под русское произношение.
Вынужденные жизнь бок о бок с носителями языка, они оба довольно быстро выучили разговорную его составляющую, и она стала неким мостом понимания между ними: переводчики наконец были убраны прочь.
— Быстро окончилась миссия, — кивнул Клаус, откладывая книгу и долгим изучающим взглядом упираясь в русского, который, привычно облокотясь на косяк, так и не пересек порога комнаты.
— Погода хорошая, — заметил Коля, поглядывая на него не то неловко, не то отстраненно. — Есть предложение проветрить голову.
— Вполне неплохое предложение.
Ягер едва слышно хмыкнул, чуть растягивая губы в улыбке.
На улице было жарко, но не душно; прошедший рано утром дождь проредил воздух и прибил к земле пыль и вонь машин. Было много людей, и каждый второй почитал своим долгом оглянуться на Клауса и пристально рассмотреть изуродованную шрамами половину лица. Он сначала держался уверенно и спокойно, но вскоре постоянное внимание надоело ему. Коля, часто кидавший на него обеспокоенные взгляды, всё норовил выбрать тропу побезлюднее, и в конце-концов они вышли к окраинам парка.
К вечеру становилось прохладнее и дышалось легче. Тёзки шли молча, выдерживая между собой небольшое, но красноречивое расстояние и иногда косо поглядывая друг на друга.
— Как работа? — вдруг спросил Коля, глядя перед собой.
Ягер моргнул, сгоняя сонливую отрешенность.
— Мало отличается от старой, — наконец произнес он, вызывая улыбку у собеседника.
— Да уж, — пробормотал тот, — та же военка. Только американская. Ты до этого был в Америке?
Клаус, не раздумывая, отрицательно качнул головой. Когда б ему?..
— И я не был, — признал Ивушкин, — может, поэтому всё такое…
— Какое? — уцепился немец.
— Странное, — после минутного молчания выдал Николай, — чужое. Враждебное, может даже. Я один это чувствую?
Клаус понимающе глянул на него и не ответил: и так ясно.
— Ты Стива видел? — снова заговорил Ивушкин, — который Капитан Америки или как его там называют. Вроде же союзник, тоже с вами воевал, — Ягер на это чуть приподнял брови, намекая на нарушение нейтральной зоны общения. — А всё равно он другой, — не обращая на чужую мимику внимания, закончил Коля.
— Думаю, всё же дело в геолокации, — задумчиво отметил Клаус, чуть поджимая губы и щуря глаза на солнце. — Вполне логично, что чужая страна, к тому же, в ином времени, будет непохожа на то, к чему ты привык. Разве это не очевидно? Неужели ты думал, что здесь будет как в твоём Союзе?
Ивушкин с досадой выдохнул:
— Душно тут. Дыхание перебивает.
— Лето, — качнул плечом немец, — жара спадёт, будет легче.
Николай покосился на него и поймал спокойный, умный взгляд. Конечно, он всё понял, но во избежание неприятностей решил отговориться.
Ивушкин длинно выдохнул, потирая глаза ребром ладони.
— Чёрт с тобой, — беззлобно выдал он наконец.
Клаус смешливо фыркнул.
— Больше всего сейчас скучаю по тридцать-четверке, — неожиданно даже для себя вдруг выдохнул Коля.
— Понимаю, — протянул немец, — мир слишком большой без танковых стен.
— И такой яркий, — подхватил русский. — А ещё не хватает этого чудесного запаха солярки и пыли.
— Забыл про пороховую гарь.
— Вши…
— О мой бог, Николай, об этих демонах я точно не скучаю! — Клаус смеялся глазами, пытаясь сохранять возмущенное выражение лица.
— Затекших ног и спины, — продолжал Ивушкин.
— Духоты и пота, заливающего глаза…
— Вечно рассеченного от резких торможений лба…
Николай не выдержал и после своих слов прыснул со смеху, пуская по вискам и скулам сотни морщинок. Успокоившись, отдышался, видя, как, по своему обыкновению, с мягким прищуром смотрит на него немец. На душе стало немного легче, но в то же время — грустнее.
***
Весна пришла дождливой и хмурой, и, насколько Ивушкин мог припомнить, она оказалась самой тоскливой из всех, что были тут до неё. Быстро и насыщенно, лениво и медленно, но пять лет минули в одночасье, обернувшись самым слякотным апрелем.
Николай открыл глаза, оставаясь лежать в постели без движений. В стекло пятого этажа бил дождь. Мерный стук капель приводил в состояние меланхолии, затягивал глубже в мысли, но не усыплял, как это обычно бывало.
Нельзя сказать, что в Щ.И.Т.е он праздно проводил будни. Николай сам настоял на том, чтобы пройти дополнительные профессиональные курсы, и с тех пор на официальной основе часто устраивал будущим сотрудникам организации практические упражнения: планировал тактические игры, отрабатывал приемы командной работы — в общем, издевался над ученичками, как того желало изнывающее от скуки сердце.
Иногда он напрашивался и в антитеррористические или другие специальные операции, куда его сначала с неохотой, с подсказок Фьюри, а потом все активнее принимали. Николай обрастал дружескими связями, доводил до идеала разговорный американский, как можно насыщеннее проводил дни — и все равно оставался одиноким и чужим для этих людей человеком.
Он часто поглядывал на перманентно уставшего Клауса, возвращавшегося с работы. Тот тоже не выглядел довольным жизнью. Немцу, впрочем, и не положено было, все же исправительные работы, однако иной наслаждался бы и профессиональной компанией, и возможностью остаться в военной сфере, и умным, хоть и иностранным начальством.
Ягер не наслаждался. Часто он подсаживался к Коле и телевизору, совершенно не выказывая желания предъявить претензии на пульт или передачу, и просто молча сидел рядом. И Ивушкин отчего-то чувствовал, что понимает его. Атмосфера, царившая в Щ.И.Т.е по отношению к фрицу, не изменилась ни на йоту после первого впечатления. Конечно, многие, например, добровольцы из их показательной тренировки, которые после составили основной костяк отряда Ягера, уважали его за мастерство и тактический склад ума, но основная часть работников продолжала по-прежнему посылать неприязненные взгляды в спину. Но больше всего наверняка угнетала атмосфера рабочего места, где он так и не стал «своим». И, сидя вечерами бок о бок с Колей, Клаус отдыхал в самом спокойном для него обществе.
Сам Николай давно перегорел к нему. Нет, дело не в том, что он забыл все беды, что принес враг их стране, — не забыл, и никогда не забудет. Но сам Клаус уже не был тем, кто тогда пересек границу Союза. Да и не ассоциировался он больше с войной, хоть от него и продолжало нести порохом и кровью, а в ящике своего стола, под кипой документов, как самое настоящее сокровище, держал он единственную оставшуюся медаль «За ранение».
В мыслях Ивушкина Клаус теперь ощущался другим: усталым, замученным выплатой долга, спокойным и молчаливым, оживающим во время их разговоров и азартным — в соревнованиях. Такой Ягер был, признаться, больше по нраву Коле — он намного сильнее походил на человека.
На самого Ивушкина.
С ним можно было говорить о чём угодно, желательно лишь обходить старые темы. Клаус пытался восполнить свои пробелы в истории, искусстве и литературе, много читал. Однако он также много пропадал и на миссиях, иногда исчезая на несколько суток.