А трассирующая пуля тем временем отделилась от фосфоресцирующей стаи, описала крутую траекторию в чёрном, как смола, небе, опрокинула свой полёт, снизилась и, едва не припадая к земле и сбивая набрякшие росой колосья луговой овсяницы, не меняя при этом своей траектории, известной только ей одной, понеслась назад…
Глава первая
Младший лейтенант Воронцов в эту ночь не спал. Общая атака назначена на утро. А ночью предстояла ещё одна операция – помочь разведгруппе перебраться через нейтральную полосу. Разведчики возвращались с той стороны.
Рота заняла исходные вечером, когда стемнело. Порядком потрёпанный стрелковый батальон быстро снялся и по ходам сообщения несколькими потоками исчез в тылу в душной июльской темени. Те, кого сменяют, всегда исчезают быстро, как фантомы. Будто это и не люди вовсе, не солдаты, навьюченные оружием и снаряжением, а бесплотные привидения. Оно и понятно – во второй эшелон, на отдых. Что тут мешкать?
Воронцов распорядился, чтобы от каждого отделения выставили часовых. Остальным – отдыхать. Попытался уснуть и сам. В землянке стояла духота. За день она нагревалась так, что до утра, даже при распахнутой настежь двери, зной и духота плавали под низким бревенчатым потолком, пахло прелью, и запах казармы, который казался терпимым весной и осенью, а зимой родным и желанным, теперь стал невыносим. Воронцов прихватил шинель, прилёг на ящиках в пулемётном окопе, подсунул под голову вещмешок, набитый сухой травой, и закрыл глаза. Но сон не шёл. Какой там сон? Перед глазами стояли то глаза Зинаиды, то дворы родной деревни, то какая-то пыльная дорога, и вроде как знакомая, но и незнакомая одновременно. Что это была за дорога? Должно быть, уже в полусне привиделась ему та пыльная дорога. И куда она пылила, куда звала, на что намекала? Сон до конца он не досмотрел. Сон – не кино, где всё связано, все причины и следствия, а потому понятно.
Воронцов достал из полевой сумки пачку треугольников, перевязанных шпагатом. Нащупал тугой узелок, размял его пальцем и развязал. Развернул дорогое письмо – он знал, что оно лежит вторым сверху, – и включил трофейный фонарик.
Здравствуй, Саша!
Пишут тебе твои Улита, Прокопий, Фёдор, Николай и Зинаида из деревни Прудки Андреенковского сельсовета.
Радость, которую мы тебе сообщаем, сейчас переживает вся наша деревня. В конце марта освободили нашу местность. А вскоре почтальон принёс от тебя весточку. Как же мы были рады твоему письму, дорогой Сашенька! Ты и представить себе не можешь, что творилось в моей душе. Улита тоже как будто всё понимает. Она трогала твоё письмо и улыбалась. Я ей говорю: «Улюшка, это ж папка твой прислал тебе весточку». После этого она долго носила с собой твоё письмо. Даже читать нам не давала. Я всё боялась, что потеряет.
Прокоша, Федя и Колюшка прыгали от радости и теперь просят прочитать твоё письмо ещё и ещё. Рады, что ты нас не забыл.
У нас всё хорошо. Живём мы теперь в новом доме. Тятя с мужиками отстроил пятистенок на прежнем фундаменте. Правда, полы ещё не настелили. Не до того. Но ничего, поживём и так. Тятю возили в райцентр несколько раз. Но разобрались и теперь не трогают. Зла он никому не сделал. А партизанам помогал. Тятю опять избрали председателем колхоза. Вот сойдёт последний снег, и тогда начнём сеять. Мама сейчас тоже поправилась. Переживала за тятю, когда его забрали, и слегла. Но сейчас ничего, уже встаёт и хлопочет по дому.
Вернулись дядя Митя Степаненков и Федя Ивашкин. Оба инвалиды. А больше пока никто. Некоторые прислали письма. Пишут, что живы, здоровы и воюют. Отыскались и некоторые, кто был в отряде. Дядя Карп, Иван Небогаткин. Они тоже воюют.
Пришло письмо от Иванка. Он воюет где-то рядом с тобой. Тётка Степанида зимой, ещё до освобождения, получила от Шуры из Германии письмо. Так Иванок попросил её адрес и написал, что обязательно дойдёт до того города и вернёт сестру домой. Из нашей деревни угнали в Германию двенадцать человек. Все – молодёжь. И меня бы угнали, если бы вовремя в лес не ушла.
Улюшка растёт. Крепенькая, весёлая. Лицом вроде в тебя, а нрав весёлый, материн. Ты всё же другой, серьёзный и молчаливый.