– Что жена пишет?
– Отстал он от неё. Вдов теперь обхаживает. Это – пускай. Дело житейское.
– Значит, Емельянов, не зря ты из госпиталя до родной деревни кругаля дал?
– Выходит, что не зря.
И они рассмеялись. Хоть и горек был тот смех, а всё же поговорили по душам.
Разных людей сбивала война в штрафные роты. Иногда, с очередным пополнением приходили откровенные негодяи, которые и здесь пытались урвать своё, в том числе и ценой чужой жизни. Но такие здесь, на переднем крае, как правило, жили недолго. Лагерный закон: умри ты сегодня, а я завтра, здесь не действовал. От смерти на войне солдата мог уберечь только верный товарищ, вовремя оказавшийся рядом, исправное оружие и толковый командир. Основу же штрафных подразделений составляли всё же не уголовники, которым по стечению обстоятельств тюрьму и лагеря заменили на две-три атаки с винтовкой в руках, а обыкновенные люди, простые солдаты. И преступления их можно было считать таковыми зачастую условно.
– Если что, тут же сообщи мне. Я на имя военкома письмо напишу, а батя подпишет.
– Спасибо, товарищ младший лейтенант.
Поговорил в ту ночь Воронцов с бойцом, а сам потом долго не мог уснуть. Как там дома, в Подлесном? Как Зинаида с детьми? Голодают, небось. А тут как раз офицеры в полку начали посылать домой свои продовольственные аттестаты. Кто жене, кто матери, а кто невесте. Решил выслать своё довольствие и он. Но кому? В Подлесное? Матери, сёстрам и деду Евсею? Или в Прудки? Зинаиде с Улюшкой и ребятами? Долго думал. Пошёл во второй взвод, посоветоваться с Кондратием Герасимовичем. Тот выслушал его и сказал:
– А и у меня ж, Сашок, такая же загвоздка. Правда, мои Нелюбичи ещё под немцем… Но рассуди так. Твои-то, в деревне, в своей хате живут? Не сожгли их. Корова есть. Огород есть. Проживут. А там – дочь. Родная кровинушка. И – сироты. Так что никакая мать не попрекнёт тебя, если ты о родной дочери позаботишься. Ты же не девке на ветер свой аттестат шлёшь. Вон, взводный Медведев, когда на станции ночевали, познакомился там с одной. И что ты думаешь? Вчера признался, что ей свой аттестат выслал. Ну не дурак? А она, говорят, и с немцами тут гуляла… – И вдруг Нелюбин спросил его: – Ты, Сашка, скажи мне следующее… Как товарищ товарищу. Совесть за патрон, и даже за обойму, как известно, не выменяешь. Ты к ней, к Зинаиде, ворочаться собираешься?
– Да, собираюсь. Я ей слово дал, – простодушно, как перед отцом, признался Воронцов.
– А какое слово? За дочкой приехать? Или что?..
– Разговор был такой, что я за всеми ими приеду. Как же я, Кондратий Герасимович, Пелагеиных детей брошу? – Он опустил голову, повёл взглядом в сторону, будто ища опору. – Она ж мне роднее родной была.
– Вот и молодец! Вот и правильно!
– Если только отец их не отыщется.
– Ну, отыщется, тогда другое дело. Тогда решите между собой, как быть.
– А что решать, дети-то – его. А Зинаиду с Улюшкой, жив буду, заберу. Это я тебе как фронтовому товарищу обещаю.
– Значит, ты ей обещал, Зинаиде Петровне. Или нет? Ты что-то о ней молчишь.
– Как же не обещал. Обещал.
– Ну а чувство ты к ней имеешь? – допытывался Нелюбин. – Сердечное влечение? А? С такой женщиной, как Зинаида Петровна, истуканом по соседству не проживёшь. Имей в виду. Тут, брат, взаимное чувство надо иметь. Если не имеешь, смотри… Такую яблоньку тебе запустить не дадут. Какой бы орёл ты ни был.
– Да что ж ты, Кондратий Герасимович, как свёкор допытываешься? Говорю же – обещал.
Нелюбин посмотрел на Воронцова и сказал:
– Мне-то ты не обещай. Ты себе обещай. Да зарок дай. Так-то. Я-то тебе, может, недолгий свидетель. Ненадёжный.
И вот Сороковетов со своим расчётом стоял перед Воронцовым. Миномётчики ждали, что скажет взводный.
– Видите, пулемёт на той стороне?
– Вас понял, товарищ младший лейтенант, – тут же прищурился Сороковетов. – Емеля, сколько до него?
– Днём я его не видел, – отозвался Емельянов. – Днём бы его увидеть… А так – метров двести пятьдесят. Первую мину кинем, репер пристреляем, а там и увидим, где мы.
– Ну что, товарищ младший лейтенант? Будем стрелять? – прищурился в темень Сороковетов.
– Стрелять пока погодите. Может, разведка тихо пройдёт. Готовьте миномёт. И имейте в виду, что взвод двумя отделениями пойдёт левее. Не заденьте своих. А то будет нам тогда – бессрочная служба в нашей гвардейской штрафной…
Штрафники тут же кинулись в землянку, загремели пустыми коробками из-под мин, которыми маскировали нештатный миномёт на случай проверки. Применять трофейное оружие во время боя им дозволялось. Многие имели немецкие пистолеты и даже автоматы. В ближнем бою они были удобнее и эффективнее длинных мосинских винтовок. И на это ротный смотрел сквозь пальцы. Но миномёт во взводе – это было уже слишком. Тем более что миномётный взвод, приданный ОШР ещё в самом начале её формирования, под Зайцевой горой, постоянно кочевал с ней с участка на участок и хорошо поддерживал в бою. Правда, миномётчики всегда действовали позади боевых порядков роты. И только в составе своего взвода. Так предписывал устав: миномётный взвод является неделимой огневой единицей. В расчленённых строях действовал только тогда, когда сменял позицию.