— Вали отсюда, — нерешительно сказал Димон и толкнул Килю в плечо.
Тот послушно плюхнулся в дорожную пыль и только тогда открыл рот и выпалил одним духом, видимо, давно заготовленную фразу:
— Можно-мне-ходить-с-вами-я-умею-север-и-юг-по-мху-на-деревьях-и-вырезать-закопчен-ные-тросточки-а-ваших-мест-никому-не-скажу-режь-ножом-жги-огнем.
— Нельзя, — сказал безжалостный Димон. — С нами никому нельзя. И не лезь ты к нам больше. Будешь лезть — еще не так получишь.
Он вернулся к своим, и они все трое быстро и сосредоточенно пошли по дороге и, лишь пройдя большую часть пути, украдкой оглянулись.
Кили не было.
Лесной туннель уходил в лесную бесконечность, и только трава, прибитая ими, медленно распрямлялась. Тут Стеша вздохнула и заявила, что поступили они все-таки неважно, почти подловато, на что Димон немедленно взъелся и стал допытываться, кто же именно неважно поступил? Не с их ли молчаливого согласия он прогнал Килю?
Так они препирались на ходу: «Все равно нехорошо!» «нет, ты скажи кто, прямо скажи». «Не знаю, кто, а все равно — нехорошо», пока заглядевшийся на них Лавруша не въехал лицом в паучью сеть, на краю которой здоровенный паук завтракал небольшой перламутровкой. Как всегда при виде живого, поедающего живое, Лавруша расстроился, и тогда те двое, оставив свою перепалку, накинулись на него, стали доказывать, что пауки полезнее бабочек, что в природе все разумно, естественный отбор, борьба видов, сам ведь собираешься сегодня поживиться за счет ракообразных, дала, вон уже их обиталище виднеется. Озеро блеснуло за стволами.
Они сбросили рюкзаки и побежали купаться.
Потом носились друг за другом по прибрежной траве.
Потом срубили в лесу две сушины для костра, чтоб горел всю ночь, а на мелких сучьях вскипятили чай.
Потом расстелили одеяло и разделили на нем припасы — каждый кусок на три части.
В общем, они и думать забыли о чем-нибудь, кроме предстоящей ночной охоты, когда Лавруша, рассыпая творог с недоеденного бутерброда, вдруг радостно закричал:
— Глядите! Глядите!
Никогда нельзя было знать заранее, что может привести Лаврушу в восторг. Поэтому Стеша с Димоном, поворачивая головы, были готовы увидеть что угодно — змею, рысь, лесной пожар. Что угодно, только не Килю, сидящего на корточках шагах в двадцати и глядящего на них все с той же виноватой улыбкой.
— Как в страшном сне, — сказал Димон. — Мальчик, ты чей? Что-то у тебя лицо очень знакомое.
Стеша схватила его за обе руки, но Димон и не думал вставать. В наступившей тишине стало слышно, как шипит влажный мох по краю костра и гудят первые вечерние комары. Черноглазый лягушонок вылез из брусничника и запрыгал в сторону Кили.
— Ребята, ну чего вы? — не выдержал Лавруша. — Пускай, а? Раз все равно он сам дошел. Что нам — жалко? Киля, иди сюда! Слышишь? Иди.
— Не, мы здесь, — хрипло ответил Киля. — Мы не помешаем.
И тогда Стеша с криком «эх, вы!» вскочила на ноги, подбежала к нему, за руку притащила упирающегося к костру, сунула кружку с чаем и вареное яйцо, сама уселась рядом, положила подбородок на колени и уставилась — нет, все трое теперь уставились на Димона.
Димон пожал плечами, обвел глазами верхушки сосен, прибрежный камыш, рассеянно взял с одеяла кусок сахара, повертел перед глазами и вдруг едва заметным баскетбольным движением швырнул его тихонечко в Килину кружку. Киля слизнул с руки разлетевшиеся капли и недоверчиво поглядел на остальных.
— Откуда ты знаешь? — сказал Лавруша. — Может, «они» больше любят вприкуску.
И все, наконец, с облегчением засмеялись, просто покатились со смеху, хоть шутка того не стоила, и Киля смеялся громче и радостнее всех.
Нельзя сказать, чтобы они жалели потом, что взяли его в свою компанию.
Уже в тот вечер, когда они, дождавшись темноты, спустились к озеру, им было хорошо от мысли, что кто-то остался на месте привала. И, бродя по пояс в черной воде, высвечивая лучом фонарика расползающихся из-под ног раков, приятно было время от времени поднять голову и увидеть посреди жутковатой стены леса яркое пятно костра, поддерживаемого Килей на берегу. А вернувшись — показывать ему добычу, каждый — свою, и упиваться его восхищением. А потом угощать его дымящимися раками (неприятное дело опускания их в соленый кипяток опять досталось Димону, а Лавруша на это время куда-то исчез и вернулся лишь на готовенькое). А потом учить его всем премудростям походных ночлегов и делиться с ним, с незапасливым, одеялом и антикомарином «Тайга». А возвратясь после каникул в интернат, защищать его от нахальных одноклассников и угощать печеньем, присланным из дома. И вообще, приятно было встречать на деревенской улице или в школьном коридоре человека, которому достаточно сказать «привет», или «как дела, Киля?», или «в кино пойдешь вечером?» — и он просияет от счастья.