Через полчаса Лавруша сменил Димона в «упряжке», потом они поменялись снова, потом — еще раз.
Кругом было все так же черно и мутно.
Ветер по-прежнему давил на них, как плотная и холодная резина, обтягивая лицо, грудь, ноги. По изменившемуся шуму они догадались, что кругом опять лес, хотя самих деревьев не было видно. Закоченевшими пальцами Димон нащупал фонарик и посветил на часы. Обе стрелки, вытянувшись в прямую линию, делили циферблат пополам: шесть. Если бы невидимый трактор ехал в Зипуны, они давно должны были быть дома. А раз ни Зипунов, ни другой деревни не видно, значит…
Он решил пока не говорить остальным, но они и сами уже все поняли. Им доводилось, конечно, слушать рассказы взрослых о людях, заблудившихся зимой в тайге, но истории эти казались тогда какими-то далекими, вроде приключений из книжки. И всегда думалось: что ж он компас не взял? Или: надо было ему зарубки делать на деревьях, чтобы не возвращаться на то же место. Или: вырыл бы себе в снегу пещеру и переждал.
Что такое может случиться и с ними — это как-то не укладывалось в голове.
Но вот оно случилось, и все спасительные планы, выглядевшие такими простыми у теплого печного бока, оказались совершенно непригодными, когда кругом свистящая чернота, пальцы ног и рук будто уже отвалились — не чувствуются, плечи разламываются, колени не сгибаются… И когда единственная ниточка, связывающая тебя с миром людей и теплоты — неверная колея, ведущая неизвестно куда, да и та постепенно исчезающая под падающим снегом.
Через час они сбились в кучку и съели все, что у них нашлось: булочку от завтрака, Стешину плитку шоколада и пригоршню семечек, которую Лавруша вез своему ручному хомяку.
Разговаривать не хотелось. Только Киля время от времени бормотал себе под нос: «Ох, из-за меня это все, верно вам говорю, из-за меня, бросьте вы меня здесь, может, утром кто проедет и подберет». На него шикали, просили «не травить душу».
Дальше шли, не глядя на часы, не глядя по сторонам, почти механически.
Они уже были в том состоянии, когда даже думать не остается сил. Только вслушиваешься в то, что происходит внутри, в нытьё и жалобы всех мышц.
«Куда! Куда вы снова взвалили на меня эту тяжесть, — будто восклицает левая нога. — Уберите ее немедленно! Я не выдержу».
И ты послушно убираешь, переносишь вес тела на правую, но и правая тут же начинает вопить, чтоб убрали, что она не железная, что хватит! И тогда переносишь на руки, повисаешь на ходу на палках, давая короткую передышку ногам. И снова: на левую, на правую, на руки. На левую… На правую… На руки…
И поверить невозможно, что где-то люди сидят в светлых комнатах. И от батарей пышет таким жаром, что кто-то может сказать «ух, жара» и стянуть свитер через голову. Что в интернатской спальне рядами стоят кровати под синими одеялами. Такие кровати, что повалиться бы на них и лежать, лежать… То-то блаженство!
А какие мягкие кресла расставлены внизу в вестибюле.
А как хорошо в зале!
Там сейчас, наверно, сдвинули елку в сторону, чтоб не мешала показывать кино, и можно было бы усесться в ряду за проходом и сидеть, расслабившись, никуда не брести, не сжиматься от холода, не нащупывать онемевшими ногами узкую полоску твердой колеи, которая…
Лавруша, шедший впереди, едва успел затормозить.
Лыжи его проехали немного по инерции и уперлись в какую-то темную громаду, выросшую внезапно из снежной свистопляски.
— Ребята! — завопил он что было сил. — Скорее! Здесь трактор! Я чуть не врезался.
Но нет — на трактор это было мало похоже.
Скорее — на танк. Только без башни и без пушки.
Остальные бросились вперед так, будто спешили на поезд, который мог вот-вот уйти.
— Вездеход! Ясное дело, это вездеход, — прокричал подоспевший Димон.
Он сбросил с плеча буксирную веревку, отстегнул лыжи и взобрался на левую гусеницу. Луч фонарика скользнул по заснеженным стеклам кабины, лязгнула железная дверца.
Трое внизу ждали, затаив дыхание.
Потом светлое пятно появилось снова и до них донесся упавший голос Димона:
— Никого… Пусто.
Тут же ветер, будто набрав новые силы, завыл еще сильнее, еще гуще наполнился снегом и понес его засыпать, сглаживать, топить цепочку оставленных ими следов.
4
— Но не мог же он сам! Сам заехать сюда.
— Почему не мог? А если он с телеводителем? Управляется по радио, очень просто. Телекамера показывает, что впереди, перед фарами, оператор сидит себе за сто километров у пульта и управляет. Как луноход — видала?
— А где же у него телекамера? Или этот — телеводитель? Ну где?