Мы знаем конец. Все началось с головной боли и стеснения в груди. Последовали обмороки, которые привели к первым судорогам. Развились нарушения зрения и слуха. Пораженная болезнью плоть вышла из-под контроля. Мышцы напрягались, трещали суставы, челюсть смыкалась с такой силой, что ломались зубы, прокусывая губы и язык. Глаза вылезали из орбит, голова запрокидывалась назад. Потом наступила кома, а за ней смерть. Ребенок предположительно погиб во время самого первого приступа. Поскольку его не извлекли из чрева матери, его труп отравил ее организм и стал причиной смерти. Вскрытие подтвердило диагноз. Ребенок был мертв, и его по частям извлекли из матки. Легкие и печень герцогини были разрушены. Почки стали плотными, как камень. Был затронут и мозг.
— Вы нашли и протокол вскрытия?
— Да, оба автора, которых я читал в Париже, цитируют показания свидетелей.
— Значит, действительно не яд, — констатировал Кошинский.
— Да, при ближайшем рассмотрении это так. Но не привели ли страхи Габриэль и ее опасения к этим судорогам, к смерти ребенка, а потом и к ее собственной гибели? Несомненно, было неумно и рискованно отсылать Габриэль в Париж в таком возбужденном состоянии. Почему король настаивал на этом? Тот аргумент, что неприлично проводить Пасху с любовницей, в прежние годы никогда не выставлялся. Почему отношение изменилось в этот год? Габриэль о чем-то догадывалась? Что руководило королем, когда он отослал Габриэль из Фонтенбло? Чем больше я об этом думаю, тем сильнее становится у меня впечатление, что поведение короля совершенно необъяснимо. Значит, он знал что-то такое, что неизвестно мне. Может быть, к этому времени о чем-то уже договорились с Флоренцией? Сумели ли советники подойти к Генриху и убедить короля, что только женитьба на Марии Медичи может гарантировать безопасность государства?
— Вы сами, по-моему, не очень в это верите.
— Да, я в это не верю. Но в рукописи эта возможность обозначена очень четко. При таком подходе совершенно обоснованным кажется заказ Виньяку скандальной картины. Мысль о том, что Медичи хотели использовать эту картину для дискредитации герцогини, кажется мне маловероятной. На что могла повлиять эта картина? И если против герцогини действительно существовал заговор, то не следовало бы заговорщикам бояться, что при расследовании явными станут их тайные планы?
— Но все же вы не убедили меня до конца. В конце концов, ваше допущение о том, что отравления не было, всего лишь предположение. Доказательств у него нет.
— Это так, — ответил я. — Доказательств вообще нет. Но давайте на минуту допустим, что Баллерини прав. Врач был уверен, что никакого брака с герцогиней не будет. Давайте далее допустим, что герцогиня об этом догадывается. Поэтому она заказывает Виньяку оскорбительную картину, чтобы публично заставить его признать ее законной супругой. Она чувствовала, что Генрих обманывает ее, и использовала эту интригу как последнее средство добиться от него обещания, которое он не смог бы нарушить, не потеряв лица. В том случае, если Наварра за спиной Габриэль вел переговоры о женитьбе на Марии Медичи, то убийство герцогини становилось совершенно излишним. Как вы думаете?
— Хорошо, пусть так, но откуда знал об этом Морштадт?
— В этом-то и вся проблема, — ответил я. — Во времена Морштадта не существовало документа, подтверждавшего это чудовищное утверждение. Как вы сами говорили, он сочинил красивую теорию, но как историк, которым он был в первую очередь, он хорошо чувствовал недоказуемость этого допущения, что, конечно, причиняло ему как специалисту определенное неудобство. Я допускаю, что именно по этой причине он и не нашел удовлетворительной концовки. Сумасшествие предполагать, что эта догадка была навеяна последней картиной Виньяка, но он не мог ее обосновать. Поэтому история осталась неоконченной. Также и сам художник так никогда и не узнал, кто же, в конце концов, заказал ему эту картину. Если подытожить оба подхода, то надо признать, что Морштадт в своих предположениях оказался прав.
Кошинский поморщил лоб, потом рассмеялся.
— Теперь я задумался.
— Все по порядку. Эти несообразности не давали мне покоя. Катценмайер, базельский историк, подтвердил, что Фердинанд держал в Париже шпиона по имени Бончани, чьи донесения сохранились. Действительно, в Париже я получил тайную переписку Фердинанда с его агентом Бончани. Эта известная тогда и сегодня часть была расшифрована и издана в девятнадцатом веке небезызвестным Дежарденом. Морштадт, впрочем, знал об этих письмах, так как отчасти они воспроизводятся в главах, посвященных Бончани. Эта переписка внезапно оборвалась осенью 1598 года. Все предшествовавшие месяцы Бончани регулярно затрагивал возможность заключения брака между Марией и Наваррой. Агент все время утверждал, что о браке принцессы Марии с королем нечего и думать, пока тот без ума влюблен в свою фаворитку. Шпиону казалось безнадежным отвратить короля от его собственных матримониальных планов. Последнее донесение от второго декабря заканчивается очень тревожными словами о том, что из безумной любви короля к Габриэль может вырасти громадное зло. Потом переписка обрывается. После второго декабря не удавалось обнаружить никаких следов других донесений. Флоренция сдалась? Только осенью 1599 года, полгода спустя после смерти Габриэль, Бончани наконец нарушает молчание. Переговоры с Флоренцией возобновляются, и в следующем году заключается долгожданный брачный союз.
Кошинский посмотрел на меня ничего не понимающим взглядом.
— Я не понимаю, что именно было этим доказано. После публичного объявления о свадьбе Флоренция примирилась с решением Генриха. Мне кажется, что рукопись совершенно запутала вас. Вы же сами только что сказали, что никто и никогда не утверждал, что Генрих не собирался жениться на Габриэль. Говорю вам, что мой покойный родственник заблуждался.
— Но подождите. Вспомните луврскую картину. Обе дамы до мельчайшей черточки совпадают с дамами, изображенными на заказанной Виньяку картине. Вы же точно помните, на кого похожа изображенная рядом с Габриэль дама.
Кошинский был явно удивлен.
— Вы имеете в виду эту танцовщицу?
— Да, Генриетту д'Антраг. Итак, мы имеем следующее положение. Габриэль наконец умерла. Место на троне становится вакантным. Осенью 1599 года возобновляются брачные переговоры с Флоренцией. Но в это время всплывает новая проблема. Вы еще помните о сцене на банкете?
— Историю с подменой картин?
— Да, но я имею в виду танцовщиц, особенно эту Генриетту д'Антраг, которая буквально околдовала короля.
— Да, вы уже упоминали эту девушку. Какое отношение имеет она ко всей этой истории?
— Самое непосредственное. Уже через несколько недель после смерти Габриэль Генрих настолько страстно влюбился в Генриетту д'Антраг, что девушку пришлось почти прятать от него. Он добивался ее несколько месяцев, осыпал ее подарками и буквально преследовал ее. Ее отец не выдержал и вмешался, заявив королю, что его дочь не будет сопротивляться его домогательствам только в том случае, если Генрих сделает ее своей супругой. Девица совершенно вскружила голову королю. А теперь послушайте, что я нашел в Национальной библиотеке.
Я достал свои записи, нашел нужный лист и вслух прочел сырой перевод обещания короля:
«Мы, Генрих IV, милостью Божией король Франции и Наварры, обещаем и клянемся перед Богом и ручаемся нашим честным королевским словом господину Франсуа де Бальзаку, господину д'Антрагу, что берем в спутницы наши его дочь, госпожу Генриетту-Екатерину де Бальзак, на том условии, что если она в срок от шести месяцев, исчисляемых от сего дня, окажется в положении и родит сына, то мы незамедлительно возьмем ее в законные жены, причем обряд бракосочетания мы проведем открыто и перед лицом Святой Церкви со всеми подобающими и обычными торжествами. Для дальнейшего подкрепления настоящего обещания, приведенного выше, мы торжественно обещаем и клянемся подтвердить наше обещание нашей печатью и незамедлительно его продлить, как только мы получим от нашего святейшего отца Папы разрешение от нашего брака с Маргаритой Французской и позволение заключить по нашему разумению новый брак. Сие записано в нашем присутствии и нами подписано. В лесу Малерб, сего дня, 1 октября 1599 года».