Сэр Роджер, держа в руке бокал, с негодованием смотрел на нас, сидя в большом кресле с подголовником; затем хозяин дома принужденно улыбнулся. Его сын, сидевший за клавесином и наигрывавший что-то из Генделя, оставил свои упражнения и развернулся.
— Итак, Ширлоу! — рявкнул сэр Роджер. — Я спорил с тобой и уговаривал тебя, но все напрасно. Ты упрямый старый дуролом; но я все ж таки дам тебе шанс. Я хочу показать, что сердце у меня на месте — и вот мое последнее предложение: я поднимаю цену до ста гиней. Это втрое больше, чем стоит твой паршивый участок, и этого тебе хватит на жизнь. Но это — все; больше не дам ни пенса. Что скажешь? А? Что скажешь?
— Простите, сэр, — ответил Филипп. — Я дал вам ответ, и от своих слов не отступлюсь. Моя земля останется моей.
Они еще немного поспорили, в то время как младший Стэнвик явно скучал. Сэр Роджер становился все краснее и краснее. Наконец он вскочил и проревел:
— Что ж, убирайся, сукин сын, ганноверский бандит! Я тебе покажу методистов! Если один метод не подействовал, то у меня найдутся и другие. Убирайся!
— Ваша честь, можете поцеловать меня в зад, — произнес Филипп, отвернувшись.
Сэр Роджер швырнул в нас свой бокал, но промахнулся. Стекло разбилось, и сэр Роджер закричал:
— Джон! Эйбрахам! Вышвырните этих негодяев! Кто-нибудь, подайте мне меч! Я из них меринов сделаю! Чарльз, сопляк ты паршивый, почему ты не прибьешь этих изменников?
— Ну, отец, вы же знаете, что я… — начал молодой человек. Остальное расслышать не удалось, потому что Филип и Уильям поспешно удалились, не дожидаясь появления новых противников. Часы позади нас пробили четыре.
Меня самого переполняла ярость; мы с Уильямом чувствовали одно и то же. Если бы я управлял телом Уильяма, то, возможно, попытался бы совершить какую-нибудь глупость. К счастью, я ничего не сумел предпринять. В те времена крестьянин просто не мог ударить кулаком рыцаря или баронета (кем бы ни был сэр Роджер), каковы бы ни были причины и поводы.
Мы удалились из усадьбы другой дорогой, через просторную лужайку. На краю этой лужайки уровень почвы резко понижался. Здесь была подпорная стенка, крутой обрыв в шесть-восемь футов переходил в мелкую канаву. За этим углублением начинался пологий подъем, и дальше уровень почвы повышался почти до уровня лужайки. Это сооружение, своего рода миниатюрное укрепление, называли «малым забором». Смысл состоял в том, чтобы у обитателей дома было обширное, свободное открытое пространство, а олени и прочие дикие звери не могли проникнуть в парк и в цветники.
Мы спустились по лесенке, прорубленной в «малом заборе», и зашагали дальше по извилистой тропинке. Дорога вела мимо ручья и через лес. На краю ручья рабочие строили чайный домик в китайском стиле, выкрашенный красной и черной краской и позолоченный. Когда мы вошли в лес, прямо из-под ног у нас выпрыгнул кролик.
— Гм… — пробормотал Филип Ширлоу. — Этот самонадеянный подлец… А у нас дома нет ничего, кроме хлеба и репы. Слушай, Уилл, сэр Роджер обедает в пять, верно?
— Да, — ответил Уильям. — Раньше было в четыре, но его придурочный сынок привез из Лондона новомодные привычки.
— Ну что ж, — сказал Филип, — думается мне, что Бог указал нам способ, как приправить наш обед порцией мяса. В Стэнвик-хаузе будут гости, и Стэнвики не станут удаляться от дома с пяти часов и до самой полуночи. Эти безбожные обжоры бездельничают пять или шесть часов после трапезы, и все их слуги будут рядом, дабы исполнять приказания сира Роджера. К тому времени, как все наедятся, сир Роджер будет слишком пьян и не станет особенно следить, каковые дела творятся вокруг.
— Вы в самом деле собираетесь похитить кролика у его чести?
— Да, все это принадлежит не сиру Роджеру, а Богу.
— О, батюшка, подумайте! Вспомните о предупреждении мейстера Брэдфорда…
— Всевышний позаботится о нас.
Еще через полчаса мы добрались до нашей фермы и вошли в дом. Этот дом оказался маленькой лачугой, немногим отличавшейся от деревенских жилищ, которые рисуют в комиксах. Обстановка была минимальной, вот только на полке вдоль одной из стен стояло на удивление много книг. Вот что имел в виду Брэдфорд, говоря о том, что Филип Ширлоу чрезмерно учен.
Так как Уильям не смотрел на эту полку дольше нескольких секунд, я не успел рассмотреть, какие книги подобрал Филип. Я разглядел лишь несколько томов проповедей Джона Уэсли и Джорджа Уайтфилда. Еще на полке, я думаю, нашлось место и для Библии, и для Шекспира, и для Плутарха.