Пушкин А. С. Письма к жене

А.С. Пушкин. Письма к жене

1. Начало июня 1830 г. Москва

(Черновое)

Me voilà dans ce Moscou¹ si triste, si ennuyeux lorsque vous n’y êtes pas. Je n’ai pas eu le courage de passer par la Nikit.<skaya>,² encore moins de venir demander des nouvelles d’Agra.<féna>.³ Vous ne saurez imaginer l’angoisse que donne votre absence, je me repens d’avoir quitté Z.<avod> — toutes mes craintes me reviennent⁴ plus vives et plus noires. Je voudrais pouvoir espérer que cette lettre ne vous trouvera plus à Z.<avod> — je compte les quarts d’heure qui me séparent de vous.

Перевод

Итак, я в Москве,¹[1] — такой печальной и скучной, когда вас там нет. У меня не хватило духу проехать по Никит.<ской>,²[2] ещё менее — пойти узнать новости у Агра.<фены>.³[3] Вы не можете себе представить, какую тоску вызывает во мне ваше отсутствие. Я раскаиваюсь в том, что покинул 3.<авод> — все мои страхи возобновляются,⁴[4] ещё более сильные и мрачные. Мне хотелось бы надеяться, что это письмо уже не застанет вас в 3.<аводе>. — Я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от вас.

Комментарий

Черновой автограф: ИРЛИ, № 839, л. 60 об. Беловой текст неизвестен.

Впервые (неполностью): В. Е. Якушкиным (PC, 1884, т. 43, август, с. 318). Акад., XIV, № 490.

2. 20 июля 1830 г. Петербург

J’ai l’honneur de vous présenter mon frère (qui vous trouve si jolie pour son propre compte et que je vous supplie de bien recevoir malgré cela). Mon voyage a été ennuyeux à périr. Никита Андреевич m’avait acheté un бричка qui s’est brisé à la première station — ja l’ai rajusté avec des épingles — à la seconde c’était à recommencer — ainsi de suite. Enfin j’ai trouvé à quelques verstes de Novgorod votre В.<севоложский> dont la roue était brisée. Nous avons achevé le voyage ensemble en parlant beaucoup des tableaux du prince G.<alitzine>.² Pétersbourg me paraît déjà bien ennuyeux, et je compte abréger mon séjour le plus que je pourrai. — Demain commenceront mes visites à vos parents. Нат.<алья> Кир.<илловна> est à la campagne. Кат.<ерина> Ив.<ановна> à Парголово (village finois, où demeure la C^sse Polié). — En fait de très jolies femmes je n’ai encore vu que M^me et M^lle Malinovsky avec lesquelles j’ai été tout étonné de dîner hier.³

Je suis pressé. Je baise les mains à Наталья Ивановна que je n’ose encore appeler maman et à vous aussi, mon ange, puisque vous ne me permettez pas de vous embrasser. Mes hommages à Mesdemoiselles vos sœurs. —

A. P.

20 juillet.

Адрес: M^lle Natalie Gontcharoff.

Перевод

Честь имею представить вам моего брата (который находит вас такой хорошенькой в своих собственных интересах и которого, несмотря на это, я умоляю вас принять благосклонно). Моё путешествие было скучно до смерти.¹[5] Никита Андреевич купил мне бричку, сломавшуюся на первой же станции, — я кое-как починил её при помощи булавок, — на следующей станции пришлось повторить то же самое — и так далее. Наконец, за несколько вёрст до Новгорода я нагнал вашего В.<севоложского>, у которого сломалось колесо. Мы закончили путь вместе, подробно обсуждая картины князя Г.<олицына>.²[6] Петербург уже кажется мне страшно скучным, и я хочу сократить насколько возможно моё пребывание в нём. — Завтра начну делать визиты вашим родным. Нат.<алья> Кир.<илловна> на даче, Кат.<ерина> Ив.<ановна> в Парголово (чухонской деревушке, где живёт графиня Полье). — Из очень хорошеньких женщин я видел лишь м-м и м-ль Малиновских, с которыми, к удивлению своему, неожиданно вчера обедал.³[7]

Тороплюсь — целую ручки Наталье Ивановне, которую я не осмеливаюсь ещё называть маменькой, и вам также, мой ангел, раз вы не позволяете мне обнять вас. Поклоны вашим сестрицам. —

А. П.

20 июля.

Адрес: М-ль Наталии Гончаровой.

Комментарий

Автограф неизвестен.

Впервые (в русском переводе): И. С. Тургеневым (ВЕ, 1878, январь, с. 11); в подлиннике (по копии, сделанной для И. С. Тургенева): Письма Пушкина к H. Н. Гончаровой, с. 29. Акад., XIV, № 506.

3. Около (не позднее) 29 июля 1830 г. Петербург

Mon frère vous a-t-il remis ma lettre, et pourquoi ne m’envoyez-vous pas le reçu comme vous me l’aviez promis? je l’attends avec impatience et le moment où je l’aurai me dédomagera de l’ennui de mon séjour ici. Il faut que je vous raconte ma visite à Наталья Кириловна. J’arrive, je me fais annoncer, elle me reçoit à sa toilette comme une très jolie femme du siècle passé. C’est vous qui épousez ma petite Nièce? — Oui, Madame. — Comment donc? j’en suis très étonnée; je n’en suis pas informée,¹ Наташа ne m’en a rien écrit. (Ce n’est pas de vous qu’elle parlait, c’était de Maman.) Là-dessus je lui ai dit que le mariage ne s’était décidé que depuis très peu de temps, que les affaires dérangées d’ Афанасий Николаевич, celles de Наталья Ивановна etc. etc. Elle n’en a tenu compte: Наташа sait combien je l’aime, Наташа m’a toujours écrit dans toutes les occasions de la vie, Наташа m’écrira — et maintenant, Monsieur, que nous sommes parents, j’espère que vous viendrez me voir souvent.

1

Во второй половине мая 1830 г. Пушкин гостил в Полотняном заводе у дедушки H. Н. Гончаровой Афанасия Николаевича Гончарова.

2

В Москве, на углу Большой Никитской улицы и Скарятинского переулка, был дом Гончаровых (ныне улица Герцена, д. 48—50). [Возврат к примечаниям [69], [141] и [264]]

3

Аграфена — по определению Л. А. Черейского, прислуга Гончаровых в Москве. См.: Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1975, с. 9.

4

«Страхи» связаны с обстоятельствами сватовства Пушкина и его психологическим состоянием после того, как в начале апреля 1830 г. его предложение H. Н. Гончаровой было принято. Размолвки с тёщей, неуверенность в чувствах невесты, материальная неустроенность вызывали у Пушкина сомнение в возможности счастья. Для его настроения перед свадьбой характерно письмо к Н. И. Гончаровой от 5 апреля 1830 г. Приводим это письмо в русском переводе:

«После того, милостивая государыня, как вы дали мне разрешение писать к вам, я, взявшись за перо, столь же взволнован, как если бы был в вашем присутствии. Мне так много надо высказать, и чем больше я об этом думаю, тем более грустные и безнадёжные мысли приходят мне в голову. Я изложу их вам — вполне чистосердечно и подробно, умоляя вас проявить терпение и особенно снисходительность.

Когда я увидел её в первый раз, красоту её едва начинали замечать в свете. Я полюбил её, голова у меня закружилась, я сделал предложение, Ваш ответ, при всей его неопределённости, на мгновение свёл меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня — зачем? клянусь вам, не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни вашего, ни её присутствия. Я вам писал; надеялся, ждал ответа — он не приходил. Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их ещё усилила; молва о них, к несчастию, широко распространилась. Вы могли ей поверить; я не смел жаловаться на это, но приходил в отчаяние.

Сколько мук ожидало меня по возвращении! Ваше молчание, ваша холодность, та рассеянность и то безразличие, с какими приняла меня м-ль Натали… У меня не хватило мужества объясниться, — я уехал в Петербург в полном отчаянии. Я чувствовал, что сыграл очень смешную роль, первый раз в жизни я был робок, а робость в человеке моих лет никак не может понравиться молодой девушке в возрасте вашей дочери. Один из моих друзей едет в Москву, привозит мне оттуда одно благосклонное слово, которое возвращает меня к жизни, — а теперь, когда несколько милостивых слов, с которыми вы соблаговолили обратиться ко мне, должны были бы исполнить меня радостью, я чувствую себя более несчастным, чем когда-либо. Постараюсь объясниться.

Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем её привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия её сердца. Но, будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий, более достойный её союз; — может быть, эти мнения и будут искренни, но уж ей они безусловно покажутся таковыми. Не возникнут ли у неё сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения? Бог мне свидетель, что я готов умереть за неё; но умереть для того, чтобы оставить её блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, — эта мысль для меня — ад.

Перейдём к вопросу о денежных средствах; я придаю этому мало значения. До сих пор мне хватало моего состояния. Хватит ли его после моей женитьбы? Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, всё, чем я увлекался в жизни, моё вольное, полное случайностей существование. И всё же не станет ли она роптать, если положение её в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хотел бы?

Вот в чём отчасти заключаются мои опасения. Трепещу при мысли, что вы найдёте их слишком справедливыми. Есть у меня ещё одна тревога, которую я не могу решиться доверить бумаге…

Благоволите, милостивая государыня, принять уверение в моей совершенной преданности и высоком уважении».

(Акад., XIV, № 461; подлинник по-французски).

См. также письма Пушкина к В. Ф. Вяземской от конца августа 1830 г. (Акад., XIV, № 518) и к П. А. Плетнёву от 31 августа (Акад., XIV, № 519) — отрывки из них приведены в примеч. 2 к письму 5 (наст. изд., с. 114).

5

По донесению московской полиции Пушкин уехал из Москвы в Петербург 16 июля 1830 г. (РА, 1876, кн. 2, с. 236). Целью поездки было устройство своих дел, главным образом — свидания с отцом для «личного переговора <...> касательно основания будущего своего дома и состояния» (Анненков, т. 1, с. 279). В Петербург он приехал 19-го. Н. О. Пушкина писала дочери в Михайловское: «Наконец Александр приехал в тот самый день, когда я написала тебе первое письмо (19 июля. — Я. Л.). <...> свадьба не состоится ранее сентября». И дальше: «Он очарован своей Наташей, говорит о ней, как о божестве, он собирается в октябре приехать с ней в Петербург. <...> Вообрази, что он совершил этим летом сентиментальное путешествие в Захарово, совсем один, только для того, чтобы увидеть то место, где он провёл несколько лет своего детства. Он мне рассказывал о великолепном имении старого Гончарова, он даёт за Наташей 300 крестьян в Нижнем, мать даёт 200 в Яропольцах. Малиновские говорят много хорошего о всей семье Гончаровых, а Наташу считают ангелом» (ЛН, т. 16—18, с. 776; подлинник по-французски). Действительно, А. Н. Гончаров собирался выделить любимой внучке часть нижегородского имения (см. его письмо к Пушкину от 9 апреля 1831 г. и ответ Пушкина 25 апреля 1831 г.: Акад., XIV, № 589, 593). В архиве Гончаровых хранились документы о выделении Наталье Николаевне части из села Катунки Нижегородской губернии, а именно: два черновика дарственной записи на её имя, записка в Опекунский совет и доверенность в виде письма на имя Григория Козьмина, вероятно, приказчика А. Н. Гончарова. Это приданое составляло 112 400 руб. ассигнациями, но на имении лежал долг Опекунскому совету в размере 185 691 руб. Между тем непременным условием было, чтобы все долги, числящиеся на имении, перешли также и на часть Натальи Николаевны. Но и на таких условиях операция не осуществилась. По-видимому, помехой были препятствия формального характера, так как прямой наследник А. Н. Гончарова — отец Натальи Николаевны Н. А. Гончаров был жив, а при его жизни дети не имели права получать часть гончаровских владений. Подробнее об этом см. коммент. Д. Благого и Т. Волковой в кн.: Лет. ГЛМ, с. 413—415; П. в Яропольце, с. 46—48.

6

Пушкин имеет в виду живые картины, которые устраивались у Д. В. Голицына и в которых участвовала H. Н. Гончарова. Рассказывая о сватовстве Пушкина, П. В. Анненков пишет: «В 1830 году прибытие части высочайшего двора в Москву оживило столицу и сделало её средоточием веселий и празднеств. Наталья Николаевна принадлежала к тому созвездию красоты, которое в это время обращало внимание и, смеем сказать, удивление общества. Она участвовала во всех удовольствиях, которыми встретила древняя столица августейших своих посетителей, и между прочим — в великолепных живых картинах, данных Московским генерал-губернатором князем Дмитрием Владимировичем Голицыным. Молва об её красоте и успехах достигла Петербурга, где жил тогда Пушкин. По обыкновению своему он стремительно уехал в Москву, не объяснив никому своих намерений, и возобновил свои искания» (Анненков, т. 1, с. 278). О бале, данном Д. В. Голицыным на святках, П. А. Вяземский писал Пушкину: «А что за картина была в картинах Гончарова! Ты <-------> бы от восхищения» (письмо 2 января 1830 г.: Акад., XIV, № 426). На балу у Голицына произошло и событие, решившее участь Пушкина. Вяземский рассказывал П. И. Бартеневу, что он попросил И. Д. Лужина, который должен был танцевать с H. Н. Гончаровой, заговорить с нею и с её матерью о Пушкине с тем, чтобы по их отзыву догадаться, что они о нём думают. Мать и дочь отозвались благосклонно и велели кланяться Пушкину. Приехав в Петербург, Лужин передал этот поклон поэту (РА, 1888, кн. 2, с. 307). После этого Пушкин решился на вторичное сватовство.

7

Малиновские Анна Петровна и Екатерина Алексеевна.