С этого времени излюбленные занятия Великопольского отходят на задний план. Он начинает дело, сулившее ему громадные барыши, но в действительности совершенно разорившее его: это был новый способ обработки льна и других прядильных растений, о котором мы скажем подробнее несколько ниже, покончив обозрение литературных трудов Ивана Ермолаевича. Итак, на этот раз только после долгого промежутка[701] наш писатель снова выступил перед публикой; на этот раз он появился со своим произведением на сцене Александринского театра: 28 апреля 1848 г., в бенефис режиссёра Н. И. Куликова, была дана «Память Бородинской битвы, сельская картина 1839 года, сочинение, современное торжеству открытия Бородинского памятника… с хором, преобразующим [!] общий народный голос (музыка соч. г. Кажинского)».
Содержание этой «картины» состояло в следующем[702].
«Отставной унтер-офицер Илья Степанов, потерявший руку под Бородиным, живёт в деревне с своим семейством, то есть с дочерью Аннушкою, матерью, братом и невесткою. Рассказы о подвигах русских воинов в 1812 году составляют первую его страсть, а как он грамотный, то и читает всякий день историю этой знаменитой кампании, которую он даже выучил наизусть. За дочь его сватаются двое. Один — богатый целовальник, а другой — молодой бедный парень. Аннушка любит последнего. Отец склоняется в пользу богача, но бедняк придумывает самую удачную хитрость. В день ангела отца своей возлюбленной он составляет для него сюрприз, представляя ему на лугу из простынь, досок и флагов всё Бородинское сражение, о котором рассказ тоже выучил из книги. Это до того восхищает старого инвалида, что он выдаёт дочь свою за бедняка и благословляет их. В заключение сходятся крестьяне и поют хор», написанный на музыку известного в своё время композитора Виктора Кажинского. Пьеса написана была Великопольским в 1839 г. под впечатлением торжества открытия памятника на месте Бородинской битвы. Иван Ермолаевич присутствовал на этом торжестве; он видел устроенный на поле Бородинском временный театр, но с грустью узнал, что никто из писателей русских «не осмеливался принять из рук Музы театра перо, которое она держала». «Автор пьесы „Память Бородинской битвы“, — говорит Великопольский, — побуждённый минутою, взял это перо, не с тою дерзостию, которая заставляет иногда слишком надеяться на свои силы, но с тем увлечением, которое невольно порождается минутою»[703].
Несмотря на это восторженное увлечение, находясь в котором Великопольский написал пьесу всего в три дня, она вышла неудачною и не понравилась публике, которая встретила её холодно, а мнения критиков были диаметрально противоположны. Рецензент «Северной пчелы» Р. 3. (P. М. Зотов) находил, например, что в пьесе этой пьесы, собственно, нет, то есть нет завязки и развязки, чем и объяснял то равнодушие, с которым она была принята публикой. Однако, отметив несколько ошибок в изложении фактов, он находил, что автор «очень хорошо схватил главные черты сельского быта», главную же заслугу его видел в том, «что он бойким и живым рассказом возобновил в памяти зрителей великие события исполинской битвы». Критик «Пантеона»[704] был более строг к нашему автору, обвиняя его пьесу в неестественности, натяжках, ошибках и тому подобном и вообще не одобряя самой её идеи. Совершенно обратного мнения был издатель «Литературной газеты» В. Р. Зотов. В августе того же года он уделил на страницах своего издания место не только обширному «Опыту оправдания „Памяти Бородинской битвы“»[705] и самой пьесе[706], но даже снабдил первый очень лестным для нашего автора примечанием[707]. «И. Е. Великопольский, — говорил он, — принадлежит к числу тех немногих писателей, о которых сожалеешь, что они не исключительно занимаются литературою. Конечно, другие занятия от этого выигрывают, но литература во всяком случае теряет. Давно уже имя г. Великопольского, в возмужалой эпохе своей литературной деятельности взявшего псевдоним „Ивельев“, не появлялось в печати. В апреле нынешнего года явилась на Александринской сцене его пьеса „Память Бородинской битвы“. Она показалась нам до того замечательной, не только в сценическом, но и в литературном отношении, что мы с удовольствием напечатаем и в следующих же нумерах нашей газеты. Предлагаемая теперь статья составляет объяснение этой пьесы и ответ на рецензии её, помещённые в некоторых журналах. Это не чисто критическая статья, потому что в ней изложены многие идеи автора о драме и сценическом искусстве. Надеемся со временем представить нашим читателям ещё одну пьесу г. Великопольского, не игранную, и очерк литературной деятельности этого талантливого писателя, который в особенности замечателен в истории русской литературы новым и оригинальным взглядом на сценическое искусство»[708].
701
Впрочем, в 1842 г., в 12-й книжке «Москвитянина», он напечатал, под псевдонимом Ивельева, отдельную сцену: «Фантаст, или Сила воображения» (с. 280—291, отд. оттиск — М., 1842. 14 с.), о которой нельзя сказать ничего нового сравнительно с тем, что уже было говорено о других пьесах нашего автора.
702
Передаём словами P. М. Зотова, поместившего о пьесе отчёт в «Северной пчеле» (1848. № 101. 7 мая).
707
Знакомство их, сначала заочное, состоялось в июне 1848 г. через посредство Н. И. Куликова, передавшего Великопольскому желание Зотова познакомиться подробнее с его литературною деятельностью, о которой Куликов был высокого мнения. Следствием ознакомления Зотова с произведениями Ивана Ермолаевича (изданными и неизданными) и явилась его лестная заметка о Великопольском в № 34 «Литературной газеты».
708
Зотов так и не собрался этого сделать, но благорасположение его к нашему писателю сохранилось до самой смерти последнего. Об участии Зотова в Посреднической комиссии по делам Великопольского см. ниже и в «Русской старине» (1901. № 7. С. 172).