В октябре месяце 1835 г., бывши с H. Н. Пушкиной у Карамзиных, имел я причину быть недовольным разными её колкостями, почему я и спросил у неё: Y-a-t’il longtemps, Madame, que vous êtes mariée? Тут была Вяземская, впоследствии вышедшая за Валуева, и сестра её, которые из этого вопроса сделали ужасную дерзость. В то же время отправился я в Тверь, где по истечении 2 месяцев получил письмо от А. Карамзина, коим он извещал меня, что он во второй раз требует от меня от имени Пушкина экспликации, и что Пушкин ругает меня у Вяземских. Я сейчас написал П-у и ждал с нетерпением приезда его в Тверь. В ту пору через Тверь проехал Валуев и говорил мне, что около Пушкиной увивается сильно Дантес. Мы смеялись тому, что когда Пушкин будет стреляться со мной, жена будет кокетничать с своей стороны. От Пушкина привёз мне ответ Хлюстин следующего содержания:
Vous vous êtes donné une peine inutile en me donnant une explication que je ne vous avais pas demandé. Vous vous êtes permis et vous vous êtes vanté d’avoir dit des impertinences à ma femme. Le nom que vous portez et la société que vous fréquentez m’obligent de vous demander raison de l’indécence de votre conduite.
Последние строки ясно показывают, как много для Пушкина значило мнение общества.
В мае месяце проехал П. в Тверь. Меня в Твери не было.
Узнав о его приезде, я поскакал в Москву и нашёл его рано утром у Нащокина на квартире.
— Вы у меня были в Твери. Я поставил долгом быть у вас в Москве, — сказал я.
Он меня благодарил.
Разговор завязался. Он меня спрашивал: кто мой секундант?
— У меня нет, — говорил я. — А так как дуэль эта для вас важнее, чем для меня, потому что последствия у нас опаснее, чем самая драка, то я предлагаю вам выбрать и моего секунданта.
Он не соглашался. Решили просить кн. Ф. Гагарина. Впрочем, разговор был дружелюбный.
— Неужели вы думаете, что мне весело стреляться, — говорил П. — Да что делать? J’ai le malheur d’être un homme publique et vous savez que c’est pire que d’être, une femme publique.
Вошёл Нащокин. «Вот мой секундант», — сказал П. Вы знаете Нащ. Он на секунданта не похож. Начались экспликации. Враги мои натолковали Пушкину, что я будто с тем намерением спросил жену, давно ли она замужем, чтобы дать почувствовать, что рано иметь дурное поведение <sic!?>. Это и глупо, и гадко. Я объявил своё негодование. П. просил, чтобы я написал его жене. Я написал следующее: «Madame. Certes je ne me serais attendu à avoir l’honneur d’être en correspondance avec vous. Il ne s’agit de rien moins que d’une malheureuse phrase prononcée par moi dans un accès de mauvaise humeur. La question que je vous [avais] adressée signifiait que l’espièglerie d’une jeune fille ne convient pas à la dignité d’une reine de la société. J’ai été desesperé que l’on aye pu donner à ces paroles une acception indigne d’un homme d’honneur».
П. говорил, что это слишком……[940] Письмо он желал как доказательство в случае, что ему упрекать будут, что оскорбили его жену, и просил, чтоб в конце я просил у жены извинения. На это я долго не соглашался. П. говорил: «On peut toujours demander des excuses à une femme». Нащокин также уговаривал. Наконец, я приписал: «et je vous prie de recevoir mes excuses», чему теперь душевно радуюсь. Пушк. мне подал руку и был очень доволен.
Через два дни уехал я в Белоруссию.
Возвратившись в октябре 1836 г. в П-бург, жил я у тётки Васильчиковой.
Пушкин, увидав меня у Вяз., отвёл в сторону и сказал: «Ne parlez pas é ma femme de la lettre». Она спросила меня своим волшебным голосом извинения. Всё было забыто.
В начале ноября 1836 прихожу я к тётке. «Смотри, пожалуста, какая странность», — говорит она. Получаю по городской почте письмо на моё имя, а в письме записка: «Алекс. Сер. Пушкину».
Первая мысль впала мне в голову, что это может быть о моей истории какие-нибудь сплетни. Я взял записку и пошёл к Пушкину. — П. взглянул и сказал: «Я знаю! Donnez-moi votre parole d’honneur de ne le dire à personne. C’est une infamie contre ma femme. Впрочем это всё равно, что тронуть руками… Неприятно, да руки умоешь — и кончено. C’est comme si on rachait sur mon habit par derrière. C’est l’affaire de mon domestique. Вот, — продолжал, — что я писал об этом Хитровой, которая мне также прислала письмо».
— Не подозреваете ли Вы кого в этом?
— Je crois que c’est d’une femme, — говорил он.
В тот же день Виельгорский[941], Карамзины, Вяземские получили подобные билеты и их изорвали, прочитав. Замечательно, что Клем. Россети, который не бывает в большом свете и придерживается только тесного <?> Карамз. круга, получил также письмо, с надписью:
Клементию Осиповичу Россети. В доме Занфтелебена, на левую руку, в третий этаж.
След, писавший письмо хорошо знал в подроб. даже что касалось до приятелей Пуш-а. С этого времени Пуш. сделался беспокоен.
Кн. Вяз., с которым я гулял, просил меня узнать, что он замышляет.
941
Экземпляр Виельгорского, который переслал его гр. Бенкендорфу, ныне в Пушкинском Доме.