А когда мама узнала о смерти отца, она просто легла и уже больше не вставала.
Служанки все вились вокруг нее.
- Может быть, госпожа хочет пить?
- Нет, не хочу...
- Или есть?
- Нет, не хочу...
- Может быть, у госпожи что-то болит?
- Нет, ничего не болит...
А потом она закрыла глаза... и умерла.
Может, и подсыпали ей чего? Все возможно.
Как я пережил ту ночь после смерти матери, я не знаю. А на утро пришли ко мне братики и сестрички по клану, так-то я единственный сын у отца.
Ты, говорят, ошибка природы, выблядок, рабская кровь, отец на твою мать только пьяный и ложился!
- Так какая ж моя-то вина в том?!! – взмолился я.
А такая, что ты не должен был на свет появляться! Ты должен уйти, хватит позорить нас!
Я с радостью согласился. Отпускают! Живого! Могли и пришибить.
А они не только меня отпустили, а даже землю мне купили, правда, без дома.
Вокруг небоскребов граждане живут – мужики: крестьяне, работяги. Вот у одного такого мужичка они и купили мне большое поле.
Я стал сдавать его богатому крестьянину по прозвищу Бобер и одно время жил у него. Он мне все свою дочку, Бобриху, подсовывал. Ой, умора!
Она здоровенная девка, сисястая, я ее побаивался даже. Все ляжет голая и смотрит в потолок. А я на нее смотрю: лобок у нее был такой... такой... на нем было больше волос, чем у меня на голове.
И я все думал, чё она лежит? Плохо ей, что ли, заболела? А потом догадался. Ой, не могу! Думаю: не много ж в тебе любовного пыла, дорогая!
Нет, решил, крестьянство – это не мое. У них какая жизнь? Вот встанут бобры на рассвете, пожрут – и в поле. В середине дня – обед. Покемарят немного. Потом опять вкалывают, и так до заката. На закате домой придут, пожрут – и спать. Вот и вся жизнь. Не, думаю, валить надо, я тут сопьюсь!
И ушел я в Нахаловку. С самого верха – в самый низ. Но честно сказать – как-то даже мне нравится тут. Свободно... Никто к тебе не лезет, живи, как хочешь.
Снял я комнату у Пузыря, вот так и живу. А чё мне? Ни котенка, ни ребенка. Кровать, холодильник с пивом, кондер, комп. Все дела.
А почему в артель пошел, даже не знаю. Наверно, кровь горячая. Дурная.
“Нажрись как свинья!” – сказал мне Амгар. Хозяин…
Урод!
Нормальный человек из принципа не стал бы пить... а я? А я пью и не могу напиться. Текила, стопка за стопкой проваливается в желудок, а в душу не идет ни капли. Может, у меня нет души?
Пошлая ночь накрыла Нахаловку, но жарко и душно, как днем. С наступлением темноты здесь начинается особенный разврат.
“ЖАР-ПТИЦА” сияет. Вентиляторы гудят, гирлянды светят. Все места, все столы – все занято. Громко бьются друг о друга бильярдные шары, развратно хохочут мужики, шлюхи взвизгивают. Томно изгибаются мальчики-проституты, обнаженные (и все почему-то коротконогие), шлюшки пляшут на столах, чуть что – тут же, со стола, слезают на клиента.
Взмокшие официантки таскают подносы с пивом. В воздухе к табачному перегару подмешивается кисловатый запах дуриана. Кто-то рыгает, кого-то поволокли разбираться... Теснота, весь пол в окурках.
Пузырь слез со второго этажа. Он такой необъятный, что для него диван – как для обычного человека кресло.
Сразу два вентилятора направлены на него. Сидит, балагурит с клиентами. Проходите, да, пожалуйста, прошу, новый сорт пива у нас, новые девочки, свежие мальчики! А сам свинячьими глазками на кассу смотрит. Звенькает касса, капает копейка! Гуляет босота!
Тут же, за оградкой, дети крутятся, выжидают. “Бегунки”. Кто за сигаретами пошлет, кто позволит хот-дог доесть, кто на ночь купит, даст допить бухло из стакана или затянуться. А кто телефон забудет, очки, бумажник, пьяного обшманают опять же!
В Нахаловке не зевай!
Дети! Если бы сейчас папа был жив, то он бы за меня заступился. Не дал в обиду! Проклятый Амгар, Метя... твари!
Как там было? “Сегодня ушел из жизни Владимир Александрович, вождь клана Ледяной Кот. Смерть наступила от инсульта”. А инсульт наступил после того, как ему перерезали горло.
Лично государь отдал на это приказ.
- За Государя! Да будет крепка его власть! – заорал я, высоко подняв стопку.
И опять все сгинуло в желудке, в душу не ушло и капли.
- Та шоп ему повылазило! – гаркнул кто-то.
Я обернулся. За такое в Белом Городе с него бы лоскутами сдирали кожу, а раны натирали солью.
И сердце у меня провалилось! Блондин! Мой блондин! Сидит, гад-гадина-гаденыш, сидит и не подходит!
Я вскочил, стул упал. Тяжелые, густые, прямые, светлые волосы, темные брови, карие глаза. И майка та же.
А рядом с ним, горилла мохнатая, тот, который Государю всякие гадости пожелал.
Я нахмурился. Перед блондином стоял дриньк. Такие дриньки, самые дешевые коктейли, берут проституткам.
Значит, он на работе? Но у Пузыря точно нет такой шлюхи. О каждой новой он уведомляет меня лично. Как особому клиенту первому предлагает снять пробу. Нет! Это не его шлюха! Но и левая здесь работать не будет! Так почему же перед ним стоит шлюшкин дриньк?
Я проглатываю еще стопку, засовываю в рот сразу несколько долек лайма и иду через весь зал. Когда я встречаюсь взглядом с блондином, меня оглушает, накрывает, кровь шумит в ушах. Подхожу к ним и, не останавливаясь, луплю мохнатого в ухо. Он падает под стол, блондин вскакивает. Я беру блондина за руку. Нежная, тонкая, мягкая... член тут же начинает наливаться кровью.
Ко мне подлетает какая-то чепуха, начинает что-то верещать.
- Чё! Чё тебе надо? – ору я ему в лицо, выпучив глаза. – Вали, пока цел!
Я отпихиваю его, тяну блондина к своему месту. От его покорности мне сносит крышу. Сразу все стопки текилы просыпаются в моей крови!
Обхватываю его, наклоняю и засасываю пухлую нижнюю губу. Я должен попробовать какова она на вкус!
Кто-то аплодирует, кто-то свистит. Я, не отрываясь, показываю в сторону свиста средний палец.
Он смотрит на меня ошалелыми глазами, вытирает покрасневшие губы, берет меня за руку.
Усаживаю его рядом с собой. Протягиваю стопку.
- Пей! – командую я и выпиваю свою.
Он в нерешительности глотает. Хлопает ресницами. Я усмехаюсь, подаю ему стакан воды.
- Ты охотник? – спрашивает он, отдышавшись.
Я притягиваю его голову и опять надолго засасываю. Когда отпускаю, он как бы обмякает, плывет.
- Работаешь? – закуриваю я.
- Что? – ему тяжеловато держать голову.
- Работаешь?
- Кто? Где?
Я беру его за шею.
- Ты! Здесь! Торгуешь?
Он смотрит на меня, закрывает глаза, тянется губами... Я даю ему легкую пощечину.
- Что? Я? Чем?
- Жопой!
Он наваливается на меня, сползает со стула.
- Иди сюда!
Раздвигаю его ноги, усаживаю на свои колени лицом к себе, спиной к стойке.
- Я? Нет! Что ты! – он усмехается с закрытыми глазами, льнет ко мне.
Хватаю его за волосы.
- Не ври мне! Нахера этот мохнач взял тебе шлюшкин дриньк?
Он дышит, постанывает, совсем не пытается высвободить голову. Нравится ему?
- Снимай майку!
- Здесь... при всех... – шепчет он, стягивая футболку.
Стройное тело. Нежнейшая кожа – загорелая, напитавшаяся солнцем. Я засасываю его шею, плечи. Оставляю засосы. Он с силой сжимает мои волосы.
- Мне нужно... скажи... ты охотник? – умоляюще шепчет он.
Я не могу уже. Слишком много его, чересчур он невыносимо кайфовый! Перерыв! Перерыв!
Упираюсь в его грудь лбом, успокаиваю дыхание.