- Ты охотник?
- Ты дурак?
- Очень сильно... пожалуйста... ты о... хо... т... м...
Поднимаю голову, осматриваю его лицо.
- Кто ты такой?
- Ты с артели?
Я с силой сжимаю его ягодицы, он впивается мне пальцами в плечи.
- Пожалуйста! Ну скажи мне...
- Я?
- Сколько сейчас времени? Ты с артели?
Беру его за подбородок. Кручу лицо. Засовываю палец в рот, он начинает его сосать. Влажно, жарко. У меня встает еще сильнее. Он вскакивает!
Вытягивает мой палец изо рта, хватает меня за уши, жадно целует взасос. Потом шепчет, постанывает и шепчет:
- Ну пожалуйста! Ну скажи! Я тебя очень умоляю! Сколько времени?
- Я тебя отымею! Отымею тебя! Слышишь! – захлебываясь, шепчу я.
Он кивает тяжелой головой.
- Да... да... да... я все... но скажи мне... пожалуйста... зайчик!
- Это я-то?!! Зайчик?!!
Смех разбирает меня!
- Я не охотник! Я так! Погулять вышел!
Он стонет, изнывает, уткнувшись лицом мне в плечо:
- Пистолет, пистолет, пистолет...
- Я в артели, задрал... Я в артели... Если я сейчас не вставлю тебе, я сдохну!
- Я – только пасс...
- Да я так и понял!
Вскакиваю, переваливаю его через плечо и, распугав детвору, скрываюсь во мраке. Он что-то слабо верещит, хлопает меня по спине. Он легкий, тонкий. Потом я запыхиваюсь, по пьяни сбиваю дыхание. Опускаю его на землю.
- Туда, туда! – шепчет он и тянет меня за руку.
Уже второй раз за этот день меня ведут за собой по трущобам. А что если это упырь? Я бы не хотел, чтобы он мне что-нибудь откусил!
От этой мысли я перехожу на шаг. Он все тянет меня.
- Э! Э!
Я останавливаю его. Он тут же запрыгивает на меня, обхватывает ногами, руками.
- Ты не упырь?
Он впивается в мои губы.
- Точно? Нет? Пожалуйста, скажи!
Блин! Так он и признался!
Он тянет меня в сквер. В Нахаловке есть сквер, да.
Морг, больница, острог и универсам – образуют каре.
Внутри него – большой сквер. Истоптанная замусоренная земля, кривые деревья. Тьма – хоть глаз выколи.
Сквер живет круглые сутки. По одним звукам и запахам я различаю, что происходит в данный момент. Бухарики жрут сивуху, запах дуриана, шприцы под ногами, кто-то стонет от удовольствия, кто-то от боли. У кого-то пригорела рыба. Детский плач... Девчоночий визг...
Мы бежим в самый угол, в самую чащу, там почище и народу почти никого.
- Ну ведь ты же не упырь? – изнываю я, стягивая с него штаны.
Член уже аж болит. Ставлю его на четвереньки, уже хочу вставлять... только сейчас вспоминаю. Лезу в сумку, долго не могу найти спрей. Щедро пшикаю на член, ну все, теперь целый час меня не возьмет ни одна бацилла.
- Ты же не можешь быть упырем! – я вхожу в него.
- Ай! Не быстро!
Меня полностью перекрывает, я уже ничего не соображаю. Только одно наслаждение во мне, дикое количество наслаждения.
- Эй! Как ты... как тебя... как же твое имя... имей совесть... не так... не быстро!
- Я убиваю упырей! И тебя! Тебя! Тебя! Уб... м-м-м-м!
- Ты не солгал?!! Не солгал? Не солгал... м... мн... е-е-е?
Я слышу свой рык. Оргазм такой сильный... я чувствую, что рычу сквозь стиснутые зубы. Чересчур много оргазма... Это даже больно!
Падаю рядом, как убитый. Светает... вроде... или меня глючит?
- Это было... это было... было это... ДА-А-А-А!
От сумасшедшего счастья, от истерики какой-то я закрываю лицо ладонями и смеюсь.
- Где ты был всю мою жизнь?!! Нестерпимая сволочная сволочь!!!
И тут я улавливаю какие-то звуки. Он издает неприятные... Я отнимаю руки от лица, поворачиваю голову.
Уже светает, да. Он все так же стоит на четвереньках... но теперь ему плохо. Он подавился?
- Э! Чё с тобой? Сердце? Плохо, что?
Он задыхается, дергается. Начинает принимать другой облик.
Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет! Ну нет же! Нет!
А рука уже достала пушку.
Бесшумная яркая вспышка ослепляет меня. Я стреляю в него!
Разломить, вышвырнуть, вогнать, взвести...
Нет, нет, нет, нет!
Я ничего не могу понять. Его нет. Блондина нет. И светает...
Рядом со мной лежит Пушок. Лежит на его месте.
Я стою на карачках со спущенными штанами. “Носорог” в руке.
- Пу... Пушок... – я кое-как овладеваю своим голосом. – Пу... шок... Это же ты. И это тоже был – ты?
Подползаю к нему, он лежит на боку.
- Пушок! Зачем ты убежал? Пушок! Пушочек! Я... я же ... я знаю! – о плечо я вытираю лицо от пота. – Я понял тебя... ага... понял. Я только одного не понял! Если ты мальчик – то какого хера ты превращаешься не в кобелька, а в суку?!!
====== Глава 3 ======
- Пушок! Пушок! Пушочек! Эх ты, собака!
Пушок лежал на боку и был без сознания. Он редко дышал, и из его пасти пузырилась пена.
Я подполз к нему на карачках, поднял лапу, провел ладонью по ребрам. Он совсем не реагировал.
- Нет, я с тобой своей смертью не умру!
Холодный пот застилал лицо.
- Что же тебе, воды, что ли? Воды... наверно!
Я встал, осмотрелся, вытер ладонью лицо. Недалеко от нас стояла палатка. Я подбежал, откинул полог. В палатке спали парень и девушка. В глаза сразу бросилось, что парень волосат и не чесан, а у девушки тоскливые синяки на ногах.
- Дайте воды! Заплачу!
Они не реагировали.
- Вода есть?
И тут я заметил движение рядом с Пушком. К нему подбежали два парня, схватили за лапы и поволокли прочь.
- Эй! Куда?!!
Они рассмеялись, или мне это показалось?
Я схватил банку тушенки, наверное, последний запас этой парочки, и швырнул ее в спину одному из парней. Он вскрикнул, выгнулся, споткнулся. Я бросился к ним. Второй еще пару метров проволок несчастного Пушка по земле, но увидев, что я приближаюсь, бросил его, перемахнул через кусты и скрылся.
На бегу я поднял банку, налетел на упавшего похитителя и принялся долбить ею ему по голове. Вскоре банка лопнула, и протухший жир смешался со свежей кровью. Если бы не Пушок, я бы схватил хороший камень и продолжал раскалывать парню голову.
- Чужое – не лапай! – заорал я и харкнул ему в лицо.
Правда, почти ничего не вылетело, крошечные капельки белоснежной пены и все.
Подняв Пушка, я судорожно соображал, что делать. Потом, вроде, придумал.
Солнце еще не поднялось из-за домов, но уже пылала духота и жарища. Пить хотелось люто, до отчаяния. Да еще Пушок был горячий, шерстяной.
Нахаловка просыпалась. Торговцы вывозили телеги с товаром, открывались рыгаловки, а рюмочные и вовсе не закрывались круглосуточно. Народу, правда, было мало. Только алкаши и торчки, словно зомби, шарились в поисках дозы. Тут и там прямо на улице спали люди. Интересно, кто из них просто дрыхнет, а кто уже труп?
Лачуга Жони имела тот еще вид. Хотя где-где, а в Нахаловке я насмотрелся на халупы. Казалось, что его жилище было создано из листов железа, картонных коробок из-под холодильников и пластиковых ящиков от колы. Но оно было двухэтажным, и Жони жил здесь один – что было роскошью.
Все то время, что я долбился в тяжелую входную дверь с иллюминатором (снятую когда-то с катера), меня терзало нехорошее предчувствие. И точно... Когда Жоня открыл, я понял, что был прав. Плохие предчувствия меня никогда не обманывали.
Жоня был... Даже для Нахаловки это тело было фриком. Мне всегда казалось, что ему под сорок. Ситник утверждал, что двадцать семь. Но я не удивлюсь, если в реале ему был бы и полтинник. Невысокий, худой, волосы тонкие, редкие, короткие, крашеные в черный цвет. Лицо его состояло из огромных глаз (в которых застыла вечная голубая тоска) и губ. Губы были огромные – он что-то делал с ними, как баба, и, несмотря на свою идеальную форму, они всегда казались мне противными. Так неприятно смотрелись чисто женские губы на, хоть и чистейше выбритом, но мужском лице. На худых кривоватых Жониных ногах оказались надеты чулки с подтяжками. Дорогие, но что толку, если сквозь них пробивалась густая растительность? Облегающее черное мини платье с открытыми плечами, глубокое декольте которого выставляло на обозрение его волосатую грудь, довершало образ.