- Никак не надо.
- Общество патриотов Мидланда, да? Твою жеж мать!
- Ну а как нам было представиться? “Упыри – пожиратели человеков?”
Я надолго замолчал. Машины уже летели по пустынному автобану в сторону Мидланда. Прямиком на войну.
- Где Ленни? – спросил я.
- Он... ушел на пенсию... Старый уже был, глупый, не понимал ситуации. Да и надоел он всем. Каждый день эти молитвы, медитации. Диета эта особенно! Нет, конечно, молитва – это хорошо, и медитация, но не постоянно же. Это утомляет. Тем более, когда ты молодой. Пусть деды и бабки идут в монахи, им ничего больше не остается, им уже скоро отъезжать в другой мир, а молодые пусть развлекаются. Ленни не понимал этого, вернее – не хотел слушать, вот его и попросили. Но он оказал нам великую услугу, он создал Братство, ядро, из которого выросла Организация. Нужно было только изменить идеологию, и все.
- И чего вы хотите? – спросил я, оглядывая ее. Сколько же ей лет?
- Именно сейчас или вообще?
- Ну... сейчас...
- Сейчас мы едем валить белобрысую суку. Ты думаешь, зачем мы тебя взяли?
- За что?
- Что значит – за что? Ничего себе! Мы его приютили, вернули ему облик, спасли его, и чем он нам отплатил? Разогнал Нахаловку! Это очень нехорошо. Такие проступки имеют очень серьезные последствия. Погибли наши братья и сестры.
- Я убивал вас по паре штук каждую неделю!
- Ты убивал не нас, дурачок, ты убивал всякое синтетическое говно, которое ваши уроды создавали в подвалах. Истинного Худого ты убил только один раз. Никогда не забуду. Прихожу, а там ты и этот голый! Жесткач! Хи-хи! – она улыбнулась премилой улыбкой, видно, с удовольствием вспоминая то время. – Нахаловка! В Нахаловке было хорошо, весело. Кормовая база прекрасная, и этот паршивец вместо благодарности за один день взял и все похерил! Ну не сука ли, а? Хотя в Вангланде мне нравится больше.
- Вы не убьете Государя. Вас не подпустят.
- Фи! Не убьем? Мы – Худые, мы в каждую щелку просочимся. Убивать – это у нас в крови. Еще не родился такой человечишка, который бы нам поперек горла встал. Хотя я и не жалею, что Нахаловку разогнали. В Вангланде мне нравится больше. Там один срач был, одна вонища, помойка, а тут – столица! Культура! А магазины какие! Туфли из последней коллекции – просто отпад! А сумочки! Вот, красиво? – и она всунула мне под нос небольшую лакированную сумочку из черной кожи. – Там еще одна была, с бриллиантовой застежкой, но уж сильно дорого! Я на эту-то последние деньги извела. Я же шопоголик, ты же знаешь, я если вещицу какую увижу, я есть не могу, я спать не буду, пока ее не куплю. Вот разве в Нахаловке можно было куда-то пройти в таких туфлях? По тем убитым, засраным дорогам? Да... Все, что ни делается – все к лучшему.
Тем временем уже стемнело. По обычной трассе мы бы уже подъезжали к Мидланду, но сейчас шоссе было перекрыто войсками, и нам пришлось свернуть направо и долго ехать контрабандистскими тропами, выписывая приличный крюк.
Взобравшись на самую высокую точку перевала, машины встали на небольшой каменистой площадке. Горы эти, разделяющие пустыню Вангланда от оазиса Мидланда, были старые. Острые, уставшие, рассыпающиеся камни были похожи на глубокие морщины великана. Словно бы драконы дрались тут когда-то и рвали эти скалы своими когтями.
Из-за куска скалы с этой площадки Вангланд-сити видно не было. От него осталась только электрическая золотая аура, сияющая в синем ночном небе и затмевающая звезды.
А вот столица Мидланда лежала прямо в долине передо мной. Ноги сами подвели меня к краю обрыва, и я смотрел на эту сияющую смерть в ночи.
Пригороды горели. Три огромных пожарища бушевали в разных частях города – и это не считая мелких пожаров. Небоскребы впервые за всю свою жизнь стояли без света – как черные обелиски. Они еще не горели, видно, противовоздушная оборона в центре была хороша и не подпускала вражеские бомбардировщики.
Самолетов видно не было. То тут, то там посреди кварталов пухли беззвучные огненные шары взрывов и, осветив все вокруг себя, медленно гасли.
Один истребитель пронесся прямо над головами, обдав нас горячим воздухом и неимоверным грохотом. Все пригнулись, а я обернулся и увидел Лисёнка. Он стоял прямо напротив меня. Свежий и довольный. Белая кожа, голубые глаза, а волосы каштановые. Все это видение длилось секунду, но я прекрасно разглядел и запомнил его.
- Не сейчас... – прошептал я.
Да... еще не сейчас. Когда я буду один. Вот тогда я сойду с ума. Если они меня отпустят, если я выживу, то в тот момент, когда я переступлю порог квартиры, я умру.
Я знал это, я чувствовал это абсолютно точно и ясно. Просто мне нужно еще пожить вот эти пару часов – и все. Последние, глупые, никому не нужные часы жизни, и потом уже все... И как ни странно, но мысли о смерти наделили меня силой жить дальше – дожить до смерти.
- Я люблю войну, – тихо проговорила она, вместе со мной смотря на пожары. Милое детское личико, на вид ей было лет тринадцать. Пухлые губки, носик. – Это так весело, когда человечки убивают друг друга. Но самое офигительное во всем этом то, что вот в таких вот местах сильных боев возникает Кровавый Туман. Ты этого не видел и не поймешь, ты даже не представляешь себе, что это. Это... это как... словно бы... в тебе столько счастья, что оно выходит наружу, и все вокруг тоже становится одним сплошным счастьем. Все вокруг сделано из счастья, представь! Дома, стены, дорога, небо, воздух – все одна сплошная масса безграничного, неувядающего счастья. Вот что такое Кровавый Туман!
И ты смотришь... ты не торопишься, ты сытый и ты не торопишься. И вот ты видишь тушку. Она еще ничего не подозревает, делает свои человечьи дела. Ты подходишь к ней и поначалу просто знакомишься. «Дяденька военный, дайте покушать!». «Дяденька офицер, мою маму придавило обломками!». И он даже рад тебя видеть, хочет помочь, он уверен, что ты всего лишь маленькая девочка, – она резко щелкнула пальцами, глаза ее сверкнули. – И вот тогда ты начинаешь «раскрываться» у него на глазах. И все время смотришь ему в глаза. Только в глаза! Как... как их... как они чернеют от ужаса. И потом он бежит! Убегает. А ты за ним. И он бежит до тех пор, пока не падает замертво. И вот тогда ты и начинаешь. Не спеша. Снимаешь одежду и обувь с него. Волосы и кости не трогаешь. Из костей разве что только пальчики. Кишечник – нафиг!
Сердце... Легкие... все филейные места... – она замолчала, закрыв глаза и улыбаясь, словно бы вслушивалась в центральный момент симфонии, бушующей у нее в голове. – И только Кровавый Туман вокруг... И ты идешь за новой тушкой. А эту даже не прячешь!
- Сожри меня, – вдруг сказал я.
Она с серьезным видом оглядела меня. Подошла и взяла за подбородок.
- Тебя бы я пообглодала. Кожа лица, глаза, грудь. Мужская грудь – это нечто! Но я не могу. Ты нам еще нужен.
- Разве не убьете, когда покажу комнаты Государя?
Она зевнула:
- Да нужен ты больно, убивать тебя. От тебя живого больше пользы. Мы вообще хотим легализоваться. Создать партию «Дети природы», выйти из подполья.
- Не будет такого! – выдохнул я.
- Почему? – удивилась она.
- Лю... Люди никогда не примут упырей! Никогда не будут жить рядом с упырями!
Она улыбнулась:
- Лет пятьдесят назад в Вангланде гомосексуализм считался жесточайшим извращением. Самым омерзительным грехом. Ты видел эти черно-белые фотки массовых казней гомосексуалистов? Это нечто! Аж мурашки по коже – так величественно. На них объявляли охоту, их рвали. Их трупы висели на фонарях неделями. И не было более страшного преступления, чем однополая любовь. А что сейчас? А? Как все изменилось! Движение геев почти так же могущественно, как и Институт Мировой Демократии. Сорок лет назад кто-то мог поверить, что такое вообще возможно? Нет! А все великая сила телевизора. Вот и мы начнем с малого. Сначала объявятся упыри-гомосексуалисты. И их никто не посмеет тронуть. А там уже – за ними – и все остальные пролезут. Тут главное побольше цинизма, наглости побольше, ну, и эфирного времени, конечно. Вот тут ты и такие, как ты, нам и помогут. Будешь в каждой передаче глотку рвать, что упырь – он такой же, как и все, и его тоже уважать надо. Поверили же они, что Государь – враг Вангланда, вот и в это поверят, дай только срок!