«Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей!..»
«…и светит бледная луна, я выхожу одна на балкон, глубокой нежности полна!..» (Бабинец поставил, ошибившись, не ту пластинку и немедля снял ее с диска.)
«И никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить!..»
Воле дорого было это и осталось дорогим, и только мгновениями странны казались ему довоенные голоса - звонкие, счастливые, - голоса людей, не знающих ничего о горе, бедах, потерях.
Бабинец менял пластинки, крутил ручку патефона, слушал песни. Но хотя он только слушал их, а не пел сам, он был захвачен ими, к ним причастен, и Воле вспомнилось вдруг, как Леонид Витальевич читал ему и Рите «Слово о полку…».
А у самого Леонида Витальевича все время, пока крутились пластинки, было одно и то же, вежливое и терпеливое, выражение лица.
- А теперь из подземелья поднимемся на верхотуру, - предложил Бабинец, и, выйдя из погреба, а потом из сарая, они взобрались на чердак Волиного дома. Ясно было, что предстоит какое-то продолжение «программы», намеченной Бабинцом.
Действительно, меж балок чердака спрятан был, оказалось, радиоприемник, и Микола Львович включил его.
- У вас какие новости? - вскользь спросил Леонида Витальевича Бабинец, покамест в приемнике нагревались лампы.
- А, кстати сказать, есть. Мне даже необходимо вам рассказать, - отозвался Леонид Витальевич. - Тут явился ко мне вчера какой-то хлюст, отрекомендовался репортером из «Голоса народа». Дело, говорит, в следующем. Большевики накануне своей гибели не устают клеветать, утверждают в своих газетах, между прочим, что интеллигенция на территориях, освобожденных германской армией, недовольна «новым порядком», чуть ли не угнетена, - до такого, говорит, абсурда доходят в своей агонии! «Что же, спрашиваю, вам угодно?» Выясняется, вот что угодно им: чтобы я написал о расцвете культуры при «новом порядке», о необозримых возможностях, открывшихся передо мной лично, и как можно скорее! «Надо ведь успеть ответить большевикам, напечатать все это раньше, чем большевики будут уничтожены все до одного!» - «Позвольте, - возражаю ему, - зачем же вести полемику с теми, кто обречен на такую скорую гибель? И потом, уверены ли вы в том, что большевики изучают вашу газетку, тем более находясь в агонии?» Ну, что он мне мог на это? Не обязан он, да и не в состоянии сводить концы с концами! Фашисты вообще…
В это время тихий, приглушенный расстоянием, прерываемый треском голос возник рядом - заработало радио.
- Воля! Посторожишь нас теперь, - распорядился Бабинец, - чтоб к нам ненароком сюда кто-нибудь не нагрянул. Иди.
Воля стоял, прислонясь к стене дома, полуприкрыв в темноте глаза, - ни с чердака, ни с улицы, ни изнутри дома не доносилось ни звука, - когда в один и тот же миг уха его коснулись пар чужого дыхания и слова:
- Что передавали, слыхал?!
Воля чуть отстранился, и говоривший чуть отстранился, давая Воле себя узнать. Это был Шурик Бахревский.
- По сведениям из надежных источников, - сказал он и усмехнулся от волнения и оттого, что предвкушал изумление Воли, - скорее всего, через полгодика, а то и раньше немцев расколошматят!
- Это передавали? Откуда? - быстро спросил Воля.
- Из Москвы, - ответил Шурик, радуясь веской краткости своего ответа.
- Ты сам слышал?!
Неужели сейчас от Шурика он узнал самое главное: когда мы победим и сколько осталось терпеть.
- Положение! - сказал Шурик, возбужденно усмехаясь. - Те сулят каждый день, что Москву завтра возьмут, эти… наши то есть, тоже вот сообщают, когда немцу капут придет. А нам как быть?.. Как тут угадаешь, кто… - Он не договорил. - Что тут делать будешь?
Воля смутно понимал, о чем он. Не о том ли, что в этой неразберихе, где попробуй смекни, кто верх возьмет, «те» или «эти», трудно решить свою судьбу?.. Но не Шурик был сейчас для него важен, а его новость. Живо и вовремя спровадив Бахревского (в чердачном окошечке показался уже Бабинец), пообещав, что скоро, завтра же, к нему заглянет, Воля ринулся к матери с новостью.
Вбежал, и мужчина в незнакомой, невиданной прежде военной форме стремительно поднялся ему навстречу. На долю секунды Воля испугался: показалось, что военный бросился к нему, чтобы схватить его. Но тут же стало ясно, что тот его обнял. В следующее мгновение близко от глаз, крупно, как когда-то на вокзале, Воля увидел перечеркнутое морщинами вдоль и поперек лицо Гнедина…
- Что скажешь… хорошего? - спросил медленно Евгений Осипович, как спрашивают, не ожидая хорошего и не ожидая ответа.
- Говорят, по радио только что передавали…
И Воля, торжествуя, рассказал о том, что только что услышал от Шурика.