— Мы с Томом вообще редко с ним видимся. Не потому, что имеем что-то против Юстаса, но, пойми меня правильно, он ведь обычный фермер, а Том стал настоящим бизнесменом, так что наши пути пересекаются нечасто. Разве что на охоте, когда стреляют зайцев, или в День подарков…[1] в этом роде.
Вирджиния подняла с пола свое блюдце и чашку и стала рассматривать розочки, которыми они расписаны.
— Он женат, — произнесла она.
— Ты говоришь так, будто знаешь наверняка.
— Разве я неправа?
— Неправа. Он не женат. Бог знает, почему. Мне он всегда казался привлекательным: вечно загорелый, этакий любовник леди Чаттерлей. Наверняка в Лэнион перебывало немало томящихся по нему барышень, однако ни одной не удалось завоевать его сердце. Видимо, ему и так хорошо.
Жена Юстаса, порожденная ее воображением, так же быстро растаяла — видение, унесенное холодным дуновением реальности. Вместо этого Вирджиния представила себе кухню Пенфолды, неприбранную и безрадостную, с остатками ужина, брошенными на столе, тарелками в раковине и пепельницей, полной окурков.
— Кто же заботится о нем?
— Понятия не имею. Его мать умерла несколько лет назад, и мне кажется… Впрочем, я не знаю. Может быть, хорошенькая служанка или любовница, которая не против взять на себя домашнее хозяйство. Я действительно не знаю.
И не желаю знать — говорил ее тон. Она закончила пришивать шелковую тесьму, закрепила шов несколькими плотными стежками и, слегка потянув, оборвала нить.
— Ну вот, готово! Божественный цвет, не правда ли? Но для шитья сейчас слишком уж жарко. — Она отложила чехол в сторону. — Дорогая, думаю, мне пора пойти и посмотреть, что у нас сегодня на ужин. Что ты скажешь насчет вкуснейшего свежего лобстера?
— Скажу, что он будет очень кстати.
Элис поднялась во весь свой немалый рост, как башня возвышаясь над Вирджинией.
— Ты видела свои письма?
— Да, они здесь.
Элис наклонилась, чтобы взять чайный поднос.
— Я тебя покину, — сказала она, — чтобы ты их спокойно прочла.
Оставив самое приятное напоследок, Вирджиния первым открыла письмо от свекрови. Конверт был голубым, с тонкой темно-синей подкладкой. Почтовая бумага плотная, тисненый адрес черными буквами вверху листа.
32 Велтон-гарденз, Южный Уэльс, 8
Моя дорогая Вирджиния,
надеюсь, ты наслаждаешься этой удивительной погодой: тепло, выше тридцати градусов. Думаю, ты плаваешь в бассейне Элис, ведь это так удобно, когда не нужно всякий раз ездить на пляж, чтобы искупаться. Дети прекрасно себя чувствуют и шлют тебе привет. Няня каждый день водит их в парк, они берут с собой чай и пьют его там. Сегодня утром я водила Кару в «Хэрродз»[2] и купила ей несколько платьев, так как она быстро растет и старые становятся ей малы. Одно платье голубое, с аппликацией из цветов, а второе розовое, с пелеринкой. Мне кажется, ты их одобришь. Завтра они идут на чай к Мэннинг-Престонам. Няне не терпится поболтать с их няней, а Сьюзан по возрасту очень подходит Каре. Будет прекрасно, если они подружатся. Передай Элис привет и дай мне знать, когда соберешься возвращаться в Лондон, однако мы прекрасно справляемся и не хотим, чтобы ты прерывала свой небольшой отпуск по каким бы то ни было причинам. Ты его заслужила.
Она перечитала письмо дважды, раздираемая противоречивыми чувствами. Каждое предложение, выведенное изящным почерком, тщательно продуманное, таило для нее скрытый смысл. Она видела своих детей в парке, на выжженной лондонской траве, пожелтевшей от жары, вытоптанной и пожухлой, загаженной собаками. Видела добела раскаленное утреннее небо над крышами и маленькую девочку, затянутую в платья, которые ей не нравятся и которые она не хочет покупать, но она слишком хорошо воспитана, чтобы протестовать. Видела дом Мэннинг-Престонов, высокий, окруженный террасой, с вымощенным плиткой садиком на заднем дворе, где миссис Мэннинг-Престон устраивает свои знаменитые вечеринки с коктейлями и куда Кару и Сьюзан отправляют поиграть, пока няни заняты разговорами об узорах для вязания и о несносном характере подопечной няни Бриггс. И еще она видела, как Кара стоит молча, скованная застенчивостью, а Сьюзан Мэннинг-Престон дразнит ее за то, что Кара носит очки, и называет тупицей.
И потом, что значит «мы прекрасно справляемся»? Формулировка показалась Вирджинии слишком уж расплывчатой. Кто «мы»? Няня и бабушка? Или сюда входят и дети, дети Вирджинии? Разрешают ли Каре спать с ее стареньким игрушечным медведем, ведь няня утверждает, что это «негигиенично»? Не забывают ли оставлять в коридоре свет, чтобы Николас смог дойти до ванной среди ночи? Хотя бы иногда дают детям свободу, позволяют играть самим по себе, растрепанным и грязным, в дальнем уголке сада, подбирать орехи и листья и наделять их чудесными свойствами, которые подскажет им воображение, бурно кипящее в их маленьких, умных беспокойных головках?